Страницы моей жизни. Романовы. Семейный альбом
Шрифт:
Летом 1912 года их величества ездили на два месяца в шхеры. Этим же летом приезжала туда императрица Мария Федоровна. За семь лет, что я служила у их величеств, я никогда с государыней-матерью не встречалась: она очень редко бывала у их величеств. К императрице Марии Федоровне я питала должное уважение, и потому мне трудно писать о ней. Казалось, государя она любила меньше, чем других детей; думаю, что государыню она совсем не любила. С детьми же была ласкова.
Слева направо: великие княжны Мария, Татьяна, Анастасия и Ольга
Говорили, что государыня Мария Федоровна жалела, что долго не было наследника: впоследствии же сожалела, что больной Алексей Николаевич занял место ее здорового сына, великого князя Михаила Александровича.
После целого ряда недоразумений отношения их, к сожалению, сделались только официальными, и, хотя их величества называли императрицу-мать Mother dear, [8] но отношения их не были близкими. Тем не менее несколько дней, которые императрица-мать провела в шхерах, прошли очень хорошо. Во время игры в теннис на берегу государь заметил нам, чтобы мы играли как можно лучше, «так как вот идет Мака». Государыня шла из леса быстрой походкой с несколькими членами свиты, в белом платье. Она казалась издали молоденькой барышней. Сев на скамейку, государыня стала следить за нашей игрой. Мы завтракали на «Полярной Звезде», а затем императрица обедала у нас на «Штандарте». 22 июля, в день именин государыни и великой княжны Марии Николаевны, мы провели на «Полярной Звезде» полдня. Помню, после завтрака я снимала государя с императрицей-матерью: она положила руку на его плечо, а ее две японские собачки лежали в ногах. Потом мы танцевали на палубе, и государыня Мария Федоровна нас всех снимала. Вечером великие княжны Мария и Анастасия Николаевны представляли маленькую французскую пьесу, и государыня-мать от души смеялась. Наблюдая за обедом, многие из нас заметили, как при взгляде на императрицу Александру Федоровну у императрицы-матери совсем менялось выражение лица, и становилось грустно, что такая бездна недоразумений разделяет государынь. Помню, как вечером, проходя мимо двери Алексея Николаевича, я увидела императрицу-мать, сидящую на его кроватке: она бережно чистила ему яблоко, и они весело болтали.
8
«Дорогая матушка» (англ.).
Кончился день на «Штандарте». Как ясно я помню светлые тихие вечера, когда каждый звук доносился с миноносцев, стоящих в охране. Запах воды и папироски государя. Сидим мы на полупортиках и беседуем. Длинные рассказы о его юности или впечатления прошедшего дня – и как мирно было в окружающих лесах и на озерах, и на далеком небе, где зажигались редкие звездочки; так же мирно и ясно было на душе. Проснемся – и опять будет день, наполненный радостными переживаниями; все будем вместе – те же обстановка и люди, которых любили их величества. «Я чувствую, что здесь мы одна семья», – говорил государь. Мне казалось, что и офицерство, соприкасаясь с их величествами и видя их семейную жизнь, проникалось лучшими чувствами и настроением.
Глава 7
Осенью 1912 года царская семья уехала на охоту в Скерневицы, имение их величеств в Спале. В то время в лесах, окружающих Скерневицы, еще водились зубры, впоследствии, во время войны, уничтоженные немцами, вырубившими их дотла. До войны Скерневицы были одним из любимейших мест государя.
Я же вернулась на свою дачку в Царское Село, но ненадолго. Вскоре получила телеграмму от государыни, в которой сообщалось, что Алексей Николаевич, играя у пруда, неудачно прыгнул в лодку, что вызвало внутреннее кровоизлияние. В данную минуту он лежал и был серьезно болен. Как только ему стало получше, их величества переехали в Спалу, куда вызвали и меня. Проехав Варшаву, я вышла на небольшой станции, села в присланный за мной тарантас и после часовой езды по песчаным дорогам приехала к месту назначения. Остановилась в небольшом деревянном доме, где помещалась свита. По обеим сторонам длинного коридора были жилые комнаты, из коих две были предоставлены мне и моей девушке. Великие княжны меня ожидали и помогли разложиться. Они сказали, что государыня меня ждет, и я поспешила к ней. Застала я ее сильно удрученной. Наследнику стало лучше, но он еще был очень слаб и бледен. Деревянный дворец в Спале был мрачным и скучным. Внизу в столовой постоянно горело электричество. Наверху, направо, располагались комнаты их величеств, гостиная со светлой ситцевой мебелью – единственная уютная комната, где мы проводили вечера, темная спальня, уборная и кабинет государя; налево – бильярдная и детская. Пока здоровье Алексея Николаевича было удовлетворительно. Государь, со свитой или один, охотился на оленей. Уезжали они рано утром в высоких охотничьих шарабанах, возвращаясь только к обеду. Мы же занимались с детьми или читали с государыней. После обеда, при свете факелов, государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены убитые олени: во время осмотра охотники играли на трубах. Картина была красивая, но я не ходила, жалела убитых зверей. На лестнице и в коридорах во дворце повсюду были развешаны оленьи рога с надписями, кто именно убил того или другого оленя. Дворец был окружен густым лесом, через который протекала быстрая речка Пилида; через нее перекинули деревянный мост. Утром я часто гуляла по берегу реки; дорогу их величества называли «дорогой к грибу», так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде гриба. Государь любил ходить далеко в лес. Помню, как он раздражался, когда замечал, что полиция следит за ним.
Первое время Алексей Николаевич был на ногах, хотя жаловался на боли то в животе, то в спине. Он очень изменился, но доктор не мог точно определить, где произошло кровоизлияние. Как-то раз государыня взяла его с собой кататься, я тоже была с ними. Во время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его вынесли уже почти без чувств. Последующие три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши. Государыня все это время не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой – почти без сознания. Ногу эту Алексей Николаевич потом долго не мог выпрямить. Крошечное восковое лицо с заостренным носиком было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный. Как-то раз, войдя в комнату сына и услышав его отчаянные стоны, государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался. Алексей Николаевич сказал тогда своим родителям: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник».
Из Петербурга выписали доктора Раухфуса, профессора Федорова с ассистентом, доктором Деревенко. На консультации они объявили состояние здоровья наследника безнадежным. Министр двора уговорил их величества выпускать в газетах бюллетени о состоянии здоровья наследника. Доктора очень опасались, что вследствие кровоизлияния начнет образовываться внутренний нарыв. Раз, сидя за завтраком, государь получил от государыни записку. Побледнев, он знаком показал врачам встать из-за стола: императрица писала, что страдания маленького Алексея Николаевича настолько сильны, что можно ожидать самого худшего.
Как-то вечером после обеда, когда мы поднялись наверх в гостиную государыни, неожиданно в дверях появилась принцесса Ирена Прусская, приехавшая помочь и утешить сестру. Бледная и взволнованная, она просила нас разойтись, так как состояние Алексея Николаевича было безнадежно. Я вернулась обратно во дворец в одиннадцать вечера; вошли их величества в полном отчаянии. Государыня повторяла, что ей не верится, чтобы Господь их оставил. Они приказали мне послать телеграмму Распутину. Он ответил: «Болезнь не опасна, как это кажется. Пусть доктора его не мучают». Вскоре наследник стал поправляться.
В Спале не было церкви, службы происходили в саду, в большой палатке, где ставили походный алтарь. Служил вновь избранный духовник их величеств, отец Александр Васильев. После слов: «Со страхом Божьим к герою приступите» он пошел со Святыми Дарами во дворец к наследнику; за ним последовали их величества и кто хотел из свиты. Служба о. Александра очень нравилась их величествам. К сожалению, во время революции о. Александр боялся служить во дворце, когда его вызывали их величества. Несчастный все же был расстрелян большевиками.
Выздоровление Алексея Николаевича шло очень медленно. Няня его, Марья Вишнякова, сильно переутомилась. Сама государыня так устала, что еле двигалась. Часто за выздоравливающим мальчиком ухаживали его сестры; им помогал г-н Жильяр, который часами читал мальчику и забавлял его.
Мало-помалу жизнь вошла в свою колею. Начались охоты и теннис. Уланский Его Величества полк во главе со своим командиром, генералом Маннергеймом, нес охранную службу и стоял в одной из ближних деревень. Осень была холодная и сырая, солнце редко выглядывало. Как-то раз их величества меня позвали к себе и сообщили о только что полученном известии: женился великий князь Михаил Александрович. «Он обещал мне этого не делать», – сказал государь, который был сильно расстроен. Второе известие, которое страшно огорчило государя, была телеграмма о том, что адмирал Чагин покончил жизнь самоубийством. Государь не извинял самоубийства, называя такой шаг «бегством с поля битвы». «Как мог он так меня огорчить во время болезни наследника?» – говорил государь. Адмирал Чагин застрелился из-за какой-то гимназистки. Бедный государь, каждое разочарование тяжело ложилось на его душу; он доверял всем и ненавидел, когда ему говорили дурное о людях; поэтому то, что их величества перенесли позже, было в десять раз тяжелее для них, чем для людей подозрительных и недоверчивых.