Страницы моей жизни. Романовы. Семейный альбом
Шрифт:
Осенью их величества уехали в Наугейм, надеясь, что пребывание там восстановит здоровье государыни. В день их отъезда из Петергофа погода стояла холодная и дождливая. Их величества уезжали из России в удрученном настроении, озабоченные к тому же серьезным состоянием здоровья императрицы. Государь говорил: «Я готов сесть в тюрьму, лишь бы ее величество была здорова!» И слуги все разделяли беспокойство о ее здоровье; они стояли на лестнице, и их величества, проходя, прощались с ними: все целовали государя в плечо, а государыню – в руку.
Я почти ежедневно получала письма из Фридберга, где их величества остановились. Императрица писала мне каждый день, писали и дети и государь, описывая свою жизнь и поездки. В одном из писем государыня просила меня приехать в Хомбург,
Императрица ездила с дочерьми в Наугейм, любовалась магазинами и иногда заходила что-нибудь купить. Раз как-то приехал в Хомбург государь с двумя старшими великими княжнами; дали знать, чтобы я их встретила. Мы более часу гуляли по городу. Государь не без удовольствия рассматривал выставленные в окнах магазинов вещи. Вскоре, однако, нас обнаружила полиция: откуда-то взялся фотограф, и снятая фотография появилась затем на страницах журнала «Die Woche». Идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик. Государь сейчас же сошел с панели, поднял с дороги тяжелый ящик и подал почтовому служащему; тот едва его поблагодарил. На мое замечание, зачем он беспокоится, государь ответил: «Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети».
Некоторое время спустя я вернулась с отцом в Россию, к сестре, у которой родился первый ребенок – Татьяна. Великая княжна Татьяна Николаевна была крестной матерью. Императрица писала мне, прося вернуться, и я опять уехала за границу. В Фридберге их величества вышли ко мне навстречу очень веселые, говоря, что у них есть для меня сюрприз. «Отгадайте!» – воскликнул государь, а затем добавил, что великий герцог приглашает меня в гости к себе в замок во Фридберге. Здесь встретили меня гофмейстерина г-жа Граней и фрейлина принцессы Баттенбергской мисс Кар – веселая и умная девушка; мне отвели комнату рядом с нею. В этот вечер за обедом я сидела между государем и великим герцогом; против меня сидел принц Генрих Прусский, бывший в этот день в дурном расположении духа; тут же была жена его, принцесса Ирена; затем присутствовали принцесса Виктория Батгенбергская и ее красивые дочери; принцесса Алиса Греческая, совсем глухая, с мужем; принцесса Луиза и два сына принца Генриха. Императрица обедала у себя, так как чувствовала утомление после лечения.
Великий герцог был талантливый музыкант, художник, человек либерального образа мыслей и был очень популярен в герцогстве. Жена его, принцесса Элеонора, – особа очень любезная, но молчаливая. Принц Генрих отличался вспыльчивым характером, на вид же был красивым, высоким мужчиной. За вторым обедом я сидела возле него, и он рассказал мне о неприятностях, которые ему приходилось испытывать по вине брата, императора Вильгельма, в вопросах, касавшихся флота (где принц Генрих служил). Жена его, принцесса Ирена, по всей видимости, была очень доброй, скромной женщиной.
Старинный замок Фридберг выстроен на горе, с видом на долину и маленький городок Наугейм. Особенных увеселений, кроме экскурсий на моторе, не было. Императрицу я видела не часто, но иногда вечером, после того как все расходились, их величества приглашали меня к себе. Как-то раз государь угостил нас русским чаем: старик Рацих, его камердинер, готовил ему стакан чаю до сна. Государь заметил, шутя, что обеды здесь очень легкие. Вообще же он у себя дома питался очень умеренно и никогда не повторял блюд.
В ноябре их величества вернулись в Царское Село. Лечение принесло императрице облегчение, и она чувствовала себя недурно; их величества были очень рады снова оказаться у себя дома. Несмотря на свой холодный домик, я тоже была рада находиться вновь в Царском Селе.
Большую часть дня государыня проводила у себя в кабинете с бледно-лиловой мебелью и такого же цвета стенами (любимый цвет государыни). Оставаясь с ней вдвоем, я часто сидела на ковре возле ее кушетки, читая или работая. Комната эта была полна цветов, кустов цветущей сирени или розанов, и в вазочках тоже стояли цветы. Над кушеткой висела огромная картина «Сон Пресвятой Богородицы», по вечерам освещаемая электрической лампой. Пресвятая Дева изображена на ней спящей, прислонившейся к мраморной колонне; лишь ангелы стерегут ее сон. Подолгу я смотрела на прекрасный облик Богоматери, слушая чтение, рассказы или разделяя заботы и переживания изболевшейся души моей государыни и нежного друга.
Тишину этой комнаты нарушали звуки рояля наверху, где великие княжны поочередно разучивали одну и ту же пьесу; или если пробегут по коридору и задрожит хрустальная люстра… Иной раз распахнется дверь, и войдет с прогулки государь. Я слышу его шаги, редкие и решительные. Лицо государыни, часто озабоченное, сразу прояснялось. Государь входил ясный, ласковый, с сияющими глазами. Зимой, стоя с палочкой и рукавицами, несколько минут разговаривал и, уходя, ее целовал. Около кушетки государыни на низком столе расставлены были семейные фотографии, лежали письма и телеграммы, которые она складывала и иногда так и забывала, хотя близким отвечала тотчас же. Обыкновенно раз в месяц горничная Мадлен испрашивала позволения убрать корреспонденцию. Тогда императрица принималась разбирать письма и часто находила какое-нибудь письмо или телеграмму, очень нужную.
У государя были комнаты с другой стороны большого коридора: приемная, кабинет, уборная с бассейном, в котором он мог плавать, и бильярдная. В приемной были разложены книги. Кабинет довольно темный. Государь был очень аккуратен и даже педантичен: каждая вещица на его письменном столе имела свое место, и не дай бог что-нибудь сдвинуть. «Чтобы в темноте можно было найти», – говорил государь. Тут же стоял календарь: на нем император помечал, кому назначен прием. Около уборной находилось помещение его камердинера и гардероб. В бильярдной, на маленькой галерее, хранились альбомы с фотографиями всего царствования. Их величества лично клеили свои альбомы, употребляя особый белый клей, выписанный из Англии. Государь любил, чтобы в альбоме не было бы ни одного пятнышка клея, и, помогая ему, надо было действовать очень осторожно. Государыня и великие княжны имели свои фотографические аппараты. Фотограф Ган везде сопровождал их величеств, проявляя и печатая их снимки. У императрицы имелись большие зеленые альбомы с собственной золотой монограммой в углу; лежали они все в ее кабинете.
Императрица писала чрезвычайно быстро, лежа на кушетке; она в полчаса могла ответить на несколько писем. Государь же писал очень медленно. Помню случай (как раз в Крыму): он ушел писать письмо матери в два часа и, вернувшись в пять часов к чаю, сказал, что еще не окончил письма. Случилось это после его поездки в имение Фальц-Фейна Аскания-Нова, и он в письме подробно описывал свои впечатления.
Жизнь при дворе в те годы была очень тихой. Императрица по предписанию врача утром занималась, не вставая с кровати. В час был завтрак. Кроме царской семьи к нему приглашался дежурный флигель-адъютант и иногда какой-нибудь гость. После завтрака государь принимал, а потом всегда до чая гулял. Я приходила к ее величеству в половине третьего. Если погода стояла хорошая, мы катались, а то занимались чтением и работали. Чай подавали ровно в пять часов. В кабинет ее величества вносили круглый стол, и я как сейчас вижу перед прибором государя тарелку с горячим калачом и длинной витой булкой, покрытые салфеткой тарелку с маслом и серебряный подстаканник. Перед ее величеством ставили серебряную спиртовую машинку, серебряный же чайник и несколько тарелочек с печеньем. В первую и последнюю неделю Великого поста масла не подавалось, а стояла тарелка с баранками и сайкой и две вазочки очищенных орехов. Садясь за чайный стол, государь брал кусочек калача с маслом и медленно выпивал стакан чая с молоком (сливок государь никогда не пил). Затем, закурив папиросу, читал агентские телеграммы и газеты, а императрица работала.