Страницы моей жизни. Воспоминания, рассказы, сказки, эссе
Шрифт:
Ещё только начало 1914 года, март, ещё не прозвучал сараевский выстрел, этот запальник ко всем пушкам Великой войны, но уже перед духовными очами художника возникают «Три короны». Три короля клянутся на мечах, а над ними по облачному небу улетают три царственных венца. Не нужно перечислять читателю трёх венценосцев, лишившихся корон в громе войны.
Предвоенная пророческая серия картин Н.К.Рериха этим не могла закончиться: в ней ведь ещё не было отведено место трагической роли Бельгии, дух которой выразился в рыцарской натуре короля Альберта и в потрясающем героизме защитников своих твердынь. Вот эту-то фигуру закованного в латы рыцаря и изобразил Рерих в картине «Зарево» (апрель 1914). Непреклонный, неподкупный стоит рыцарь с мечом и щитом у каменного бельгийского льва. Горит за ним небо
Когда до начала неслыханного столкновения народов оставалось всего два месяца, вещим, символическим изображением «Града обречённого» Н.К.Рерих на время оборвал вещание: высказав всё, пророк должен замолкнуть.
Пророки – стражи человечества. Они несут священный дозор на вершинах Духа. Тревожными гудками, ночным набатом несутся над миром их предупреждения, оповещая спящее человечество как о надвигающейся опасности, так и о радости нежданной. Они ведь за века провозвестили явление Христа. Но немногие внемлют… Последнее больше всего относится к нынешнему поколению: если бы скульптор задался целью воплотить в мраморе человечество XX века, ему пришлось бы высечь поникшие и порочные старческие лица, искажённые кривою, саркастическою улыбкой недоверия…
Дар пророческий – не случайность: он закрепляется за определённой личностью, и таким образом пророк жизни остаётся им до конца, поэтому человечество должно со вниманием отнестись к тем, кто уже однажды выявил свою прозорливость. Какие же иероглифы будущего начертала рука Н.К.Рериха в послевоенную эпоху?
1918 год застаёт его в Финляндии погружённым в создание серии полотен «Героика» и сюиты «Всадник». В «Героике» приковывает к себе внимание непередаваемо выполненная, вызывающая мистический трепет картина «Ждущие». На валунами усеянном берегу – то ли залива, то ли затерянного в горной глуши озера, средь красноватых скал стоит одинокая избушка, древняя-древняя. Её древность колдовская: её нельзя объяснить, но зрителю достаточно одного взгляда, чтоб ощутить наслоения застывших в неподвижности веков. А на валунах расселись какие-то безмолвные фигуры в длинных одеяниях, и они, эти фигуры, ждут… Ждут упорно, настойчиво, как бы в молчаливом отчаянии. В их позах обречённость! Они не покинут этого места, не оторвут застывших в устремлённости взглядов от синеющей дали водного пространства, где непременно кто-то должен появиться… Может быть, они ждут конца мира. Или вестника новой, всеобъемлющей истины?! Последнее вернее. Разве зашатавшийся под ударами кризисов строй мира, когда бесчисленные конференции не в состоянии ничего сделать ни с армией безработных, ни с ростом вооружений, когда лучшие умы тщетно ищут выходы из тупика, – разве этот строй не заставляет всех и вся сосредоточиться в напряжённом ожидании какого-то откровения, могущего преобразить мир…
Следующее затем полотно носит название «Святой Тирон получает небесную весть». Гонец вручает стрелу с привязанной к ней грамотой. Стало быть, ожидаемая истина достигла уже Земли, вручена человеку; остаётся спросить: в чём она заключается?
Тайна небесной грамоты расшифрована Н.К.Рерихом в ряде символических изображений, которые могут быть охарактеризованы немногими словами – подвиг, осенённый участием небесного воинства, и самоотверженное строительство новой жизни. Такова картина «Святой Меркурий Смоленский», который изображён после победы над врагом, когда он возвращается в родной город, неся свою голову в руках. Здесь впервые после Великой войны Рерих даёт указание на будущую битву и победу светлого воинства, которая может быть куплена только подвигом – беззаветным горением духа.
г. Харбин, 1935 г.
Ангел последний [14]
И пролетит над землёю
Грозный прегрозный
Ангел последний…
Таково название и такова надпись на картине художника-пророка Н.К.Рериха. Суров лик Ангела. Грозно нахмурены брови. В руках меч карающий. А под ним волны пламени, всепожирающие его языки – земля горит.
Об этой картине меньше
14
Мы печатаем это эссе со значительными сокращениями, так как А.Хейдок в нём полностью приводит некоторые публицистические статьи других авторов, напечатанные в газетах и журналах тех лет. Многое в них устарело, особенно статистические данные, ради которых Альфред Петрович собственно и использовал их. Именно они в данном контексте и сокращены. – Прим. ред.
Все эти полотна были написаны накануне Первой мировой войны. Их пророческое значение дано в моей статье «Пророки», напечатанной в альманахе «Оккультизм и йога» в тридцатых годах. Так, например, в фигуре рыцаря, стоящего на страже у замка в бельгийском стиле, когда всё небо охвачено кровавым заревом (картина «Зарево», написана в 1912 г.), легко было опознать бельгийского короля, который, несмотря на малочисленность своих войск, гордо отказался пропустить полчища кайзера Вильгельма через свою территорию, предпочитая сражаться в рядах его противников.
В картине «Три короны», где три короля клянутся над мечом, видно, как их короны улетают в облачную высь. Смысл – три монарха, потерявшие свои короны во время Первой мировой войны: кайзер Вильгельм, русский царь Николай II и австрийский император Франц Иосиф.
В «Мече мужества» – скрытое указание на наступление грозных времён (войн и революций), когда больше всего потребуется мужество. К сожалению, автор недостаточно раскрыл сокровенный смысл таких картин, как «Крик змия» и «Град обречённый», слишком сузив их значение, сводя его к событиям чисто физического плана бытия, тогда как дело обстояло как раз наоборот: эти картины, главным образом, символизируют наступающую катастрофу нравственного падения человечества.
«Крик змия» изображает змия, выползающего из какой-то щели. Он поднял безобразную голову, готовясь закричать, возвестить, что настало ему время действовать, что он проявится весь в своей отвратительной сущности и будет душить человечество.
Мировое зло, дотоле скрывавшееся в глубинах человеческого сознания, начало выползать наружу накануне Первой мировой войны. Оно выползало медленно. Сперва в литературе стали появляться подленькие, а попросту – литературные хулиганы. В изобразительном искусстве – абстракционисты и т. п. Вместо вальсов Штрауса, фигурных кадрилей и изящных полонезов и мазурок зазвучало томительно сладострастное танго, которое прокладывало дорогу фокстроту.
Красота танца, красота движений всё более отходила на второй план. А потом наступила эпоха джаза. Глухо загремели барабаны, резкие звуки кларнетов, как плетью, били по нервам и звали наверх всё низкотелесное, животное, что дотоле скрывал человек.
Прощайте серенады, прощай песня Сольвейг! Прощайте модные в довоенных ресторанах румынские скрипки. Даже цыганским «Очи чёрные…» не осталось места… Какие тут «очи чёрные, очи жгучие», когда всё гораздо проще – бери так, без воздыханий! И во весь голос заговорили о свободной любви. Унизили священное понятие любви. Началось всеобщее и стремительное огрубление. Возросло пьянство, усилилась наркомания, стала увеличиваться преступность.
Но вернёмся к картинам. «Град обречённый» – высокий всплеск в пророческой интуиции художника, кульминирующий затем в «Ангеле последнем».
На картине – древний, застывший в какой-то безжизненности город, обнесённый крутым каменным валом. И этот вал обвит толстой гигантской змеёй, сдавившей город в смертоносном охвате. Несомненно, это тот же самый змий, который на предыдущей картине выползал из своей щели, учуяв, что его час пробил. Теперь он добрался до своей добычи, и город обречён!