Страницы жизни русских писателей и поэтов
Шрифт:
В одном из заключительных писем «Напутствие», Гоголь как бы готовит читателя к «… борьбе со взяточниками, подлецами всех сортов и бестыднейшими людьми, для которых нет ничего святого, которые не только в силах произвести то гнусное дело, то есть подписаться под чужую руку, дерзнуть взвести такое ужасное преступление на невинную душу, видеть своими глазами кару, постигшую оклеветанного, и не содрогнуться, – не только подобное гнусное дело, но еще в несколько раз гнуснейшее… Не уклоняйся же от поля сражения… Не велика слава для русского сразиться с миролюбивым немцем, когда знаешь наперед, что он побежит… с черкесом схватиться и победить его – вот слава, которою можно похвалиться! Вперед же, прекрасный
Последним, тридцать вторым письмом из «Переписки с друзьями», было «Светлое воскресенье». «И непонятной тоской уже загорелась земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила всюду. Боже! Пусто и страшно становится в твоем мире!» Несмотря на такой глубокий пессимизм, автор верит, что обман народа пройдет и «… воспразднуется светлое воскресенье Христово».
«Переписка с друзьями» – плод собственных поисков истины и заблуждений автора, от которых никто не огражден. В этом заключается одна из удивительных черт характера Гоголя – черта душевного откровения. Он хотел быть понятым, хотел выступить в роли учителя и тем самым заслужить уважение потомков. Свое произведение Гоголь назвал «исповедью человека, который провел несколько лет внутри себя». За исповедь не секут, а автора высекли и даже те, кому по духовному сану было не положено.
Авторитет церкви Игнатий (Брянчининов), канонизированный в1988 году, резко отозвался о «переписке»: «…она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетного, душевного, а не духовного. Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы Истины… Желательно, чтобы этот человек… причалил к пристанищу истины».
Неодобрительно отозвался о книге и ржевский отец Матвей Константиновский. Гоголю пришлось оправдываться: «Не могу скрывать от вас, что меня очень напугали слова ваши, что книга моя должна произвести вредное действие, и я дам за нее ответ Богу». Ответа перед Богом больше всего боялся автор.
От кого не ожидал автор уничтожающего мнения, так это от С.Т.Аксакова: «Вы грубо и жалко ошибаетесь. Вы совершенно сбились, запутались…и, думая служить небу и человечеству, – оскорбляете и Бога и человека». Еще большую рану в сердце нанес отзыв обожаемой княгини А.О.Смирновой: «Ваши грехи уже тем наказаны, что вас непорядочно ругают и что вы сами чувствуете, сколько мерзостей вы пером написали».
Возмущенный «Выборными местами» В.Г.Белинский отправил Гоголю из бельгийского города Остенде знаменитое письмо – манифест передовой российской интеллигенции. Герцен, Бакунин, И.С.Тургенев поддержали автора. После письма пути Гоголя и Белинского разойдутся.
Виссарион Григорьевич в частности, писал: «…Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещении, гуманности. Ей не нужны проповеди… не молитвы, а пробуждение в народе чувства собственного достоинства». Далее – в России: «… нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». В письме Белинский приходит к выводу, что: «…сквозь небрежное изложение проглядывает продуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набоженного автора. Вот почему в Петербурге распространился слух, будто бы Вы написали эту книгу с целью попасть в наставники к наследнику». В конце письма Белинский подводит итог: «Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского
Гоголь в это время жил за границей и критику ответил сдержанно: «Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне в «Современнике», – не потому, чтобы мне было прискорбно было унижение, в которое Вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в нем слышен голос человека, на меня рассердившегося…Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте своей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России… Восточные, западные, нейтральные».
Николай Васильевич ошибся. Он для Белинского остался как «гигантское проявление русского духа», писателем, «который своим дивнохудожественными, глубоко истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России».
П.Я Чаадаев дал половинчатую оценку «переписке». «При некоторых страницах слабых, а иных даже грешных, находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной».
П.А.Вяземский заключил: «Как ни оценивай этой книги, с какой точки зрения не смотри на нее, а все придешь к тому заключению, что книга в высшей степени замечательная».
Н.Г.Чернышевский позже сказал о Гоголе: «Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России».
Великий психолог Ф.М.Достоевский не постеснялся выразить, что… «Все от Пушкина. Все мы вышли из «Шинели» Гоголя. Бесспорно гениев, с бесспорным «новым словом» во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частично Гоголь».
После всех критических замечаний автор в 1847 году из Неаполя сообщил А.О.Россет: «… я ожидал даже большего количества толков в мою пользу, чем как они теперь, что мне даже тяжело было услышать многое, и даже очень тяжело. Но как я теперь благодарю бога, что случилось так, а не иначе. Я заставлен почти невольно взглянуть гораздо строже на самого себя, я имею теперь средство взглянуть гораздо вернее и ближе на людей». Эта выдержка из письма говорит о мучительных переживаниях автора на критику в свой адрес и насколько оказался чист душой перед своей совестью.
Уныло глядя на происходящее вокруг «переписки», Гоголь понял, что безгрешных людей нет, а чтобы творить красоту должна быть собственная душа безгрешной. Жизнь это опровергала. Он видел пороки в друзьях и недругах. Первых начал сторониться, а вторых избегал и пришел к выводу, что он не нужен России как учитель, как пророк. «Не мое дело поучать проповедью. Искусство и без того поученье». Он попытался лечить Россию смехом, а сам лил слезы бессилия над неразумной "ученицей".
Не поддавшись гордыне, Николай Васильевич нашел в себе силы согласиться, что книга: «… разразилась точно в виде оплеухи: оплеуха публике, оплеуха друзьям и, наконец, еще сильнейшая оплеуха мне самому».
На отношениях царской семьи с писателем, следует сделать акцент, поскольку царь считался посланником бога на земле.
Николай хорошо помнил, как «ценой крови подданных» взошел на престол, помнил «сумасшедшего» Чаадаева, гибель Пушкина, Лермонтова и понимал, что травля Гоголя не принесет ему лавр, и относился к нему снисходительно. Держа писателя на расстоянии, монарх сумел поставить его в определенную материальную зависимость.
Царский фавор пошел с подачи поэта Василия Андреевича Жуковского. По поводу внимания государя Гоголь писал ему из Гамбурга 28 июня 1836 года: «… Не знаю, как благодарить вас за хлопоты ваши доставить мне от императора на дорогу». Путешественник благодарил государя за беспошлинный паспорт на полтора года.