Странница

Маккуин Дональд

— Похоже, переломов нет. Она поправится.

Они быстро поднимались в гору, не оглядываясь на отплывавший корабль. Спешившая на пристань толпа сбавила шаг.

— Хорошо, что тебе не пришлось использовать оружие, — угрюмо произнес Клас.

— А надо бы, — ответил Конвей. — Не вижу смысла в том, чтобы кто-то умирал ради чести.

— Не видишь? — казалось, что Клас одновременно и опечален, и удивлен. — Все умирают, Мэтт Конвей. Умереть во имя своей чести, чести своей семьи или друзей — значит умереть с толком; человек выигрывает хотя бы часть своей последней битвы, оставляя после себя добрую память. Любая другая смерть — просто смерть, кроме бесчестья, конечно. На наш взгляд, самая страшная трагедия — это умереть обесчещенным. Но

я еще не знал, что ваш кодекс чести требует смерти любого, убившего друга, даже если для этого приходится рисковать собственной жизнью. Ваши обычаи более суровы, чем я думал. — Он внезапно рассмеялся. — Все мы не свободны в своих поступках, не так ли?

— Достаточно, — резко прервала его Сайла. — Тейт может очнуться, и я не хочу, чтобы она слушала эти ваши бредни о войне и битвах. Особенно о вашей чести, этой твари с тысячей лиц, которая живет лишь для того, чтобы убивать.

Мужчины шли молча, понурив головы. Сайла склонилась к Тейт, осматривая ее раны, чтобы никто не видел слез — целительницам не полагалось плакать.

Толпа встречала их как героев, и никто не заметил фигурку, выскользнувшую из воды там, где заканчивалась пристань и начинался берег. Пригнувшись к земле, мальчик мгновенным броском пересек песчаную полосу и нырнул в спасительные заросли. По дороге к холму он перебегал от укрытия к укрытию, появляясь лишь на мгновение ока. Его трясло, и было слышно, как зубы выбивают дрожь. Лицо его посинело от непереносимого холода, но он улыбался.

Глава 5

Свет и тени играли на тщательно прибранной аллее. Прогуливающаяся по ней миниатюрная женщина была целиком поглощена созерцанием их бесконечной баталии.

Ее обычную мантию служительницы Церкви украшали изображения бордовой и белой фиалок, вышитые на левом плече. Мантия была новой, о чем говорили яркие цвета и слегка переливающийся материал. Жрица робко подняла руку, любуясь расшитым краем рукава.

Внезапно из листвы соседнего дерева вынырнули две малиновки и пересекли аллею прямо перед ней; женщина почти почувствовала их прикосновение. Испугавшись от неожиданности, она резко остановилась, пытаясь проследить их полет, но толстые стволы помешали. Деревья были старые, и время постепенно искривило их стройные ряды. Каждое из них спилили чуть выше человеческого роста, оставшиеся ветви горизонтально протянулись между соседними деревьями. Множество переплетающихся между собой зеленых побегов образовывало густой колышущийся свод. Кое-где сквозь ветви проглядывали длинные белые полосы на стволах. Приглядевшись, можно было заметить, что кора в этих местах аккуратно снята.

Священная ивовая роща. Теряя каждую весну строго определенное количество коры, древние деревья неутомимо возобновляли свой покров и поставляли Церкви сырье для одного из самых действенных препаратов. Принятая внутрь настойка ивовой коры была замечательным болеутоляющим, а смешанная с маслом исцеляла раны и ожоги.

Подобно всем остальным священным рощам и садам, эта была расположена в нескольких часах езды от людских поселений. Иногда целительницам надо побыть вдали от своих подопечных. Когда бы военные целительницы ни упоминали своих сестер целительниц, они всегда отдавали должное нечеловеческому мужеству, которое последние проявляли перед лицом болезней. По племенам периодически прокатывались страшные эпидемии, уносящие огромное количество людей. Только целительницы не боялись встречаться лицом к лицу с любой напастью, с ошеломляющим спокойствием приводя больных в свои дома исцеления. Однако между собой военные целительницы осуждали почти кощунственную готовность своих Сестер экспериментировать с непроверенными средствами на людях, используя, например, экстракт ивовой коры для исцеления болезней сердца. Никто не решался открыто их осуждать, хотя когда состояние больного становилось все хуже и хуже, можно было усомниться в доброй воле целительниц.

Оглядевшись, Ланта вспомнила, что ее приход сюда не был

связан со служением Церкви. Она улыбнулась своим мыслям. Новопровозглашенная Жрица Фиалок Ланта — гордая, застенчивая, счастливая и напуганная — пришла сюда не за целебными растениями, а чтобы услышать эту мягкую тишину, почувствовать густой запах земли, увидеть, как все здесь заново раскрывается навстречу жизни. Развесистые деревья создавали свой неповторимый мир. Она вновь дотронулась до вышитых фиалок, вспоминая волнения того момента, когда Гэн Мондэрк говорил настоятельнице обители Фиалок, что Жрица Ланта заслужила благодарность Мурдата, Правителя Трех Территорий. Он ходатайствовал о ее повышении.

Она непроизвольно откинула голову, но почти сразу же приняла прежнее положение, оглядываясь вокруг. Жрица не хотела, чтобы кто-нибудь увидел ее нескромный восторг по поводу нового назначения.

Она заметила деревянную скамью — самое подходящее место для того, чтобы в одиночестве предаться размышлениям. Если для обычного человека сиденье было просто велико, то для Ланты оно казалось гигантским. Подобрав под себя ноги, она вжалась в спинку; теперь ее очертания почти сливались с толстыми кедровыми досками.

Даже радость от получения нового звания не смогла полностью развеять ощущение бесцельности существования, овладевшее ею в последние недели. Начало весны наполнило ее какой-то неудовлетворенностью, о причинах которой она никак не могла догадаться. Приступы апатии, перемежавшиеся периодами бурной деятельности, раздражали окружающих и сбивали ее с толку.

До сих пор Ланта не хотела пользоваться медитацией для того, чтобы сосредоточиться на этой проблеме. Все Жрицы изучали технику песнопений, вызывавших состояние транса. Возникающая в результате умиротворенность была настолько приятна, что Церковь предостерегала от использования этого метода. Ходили зловещие слухи о Жрицах, порабощенных возможностью в любой момент забыться в спокойных волнах внутреннего счастья.

Была и еще одна причина бояться транса, этого вероломного друга.

Ланта была провидицей, и в тот момент, когда она заставляла себя закончить медитацию, в ее сознание проникали иногда чудесные, иногда ужасные вещи, ранее сокрытые завесой времени. Затем приходили послания, то искрящиеся счастьем, то глубоко трагичные.

Некоторые называли ее благословленной. Настоятельница звала ее «наш дар» и яростно сражалась за то, чтобы оставить в обители, отклоняя все предложения Дома Церкви призвать Ланту туда. Иногда Жрице казалось, что лучше быть проклятой в Преисподней, чем существовать в атмосфере всеобщего молчаливого опасения.

Сейчас ей необходимо было сделать выбор. Входя в транс, она рисковала душевным здоровьем. Но все же Ланта считала, что это единственный способ узнать причину своей нервозности.

Сменив несколько положений, она наконец удобно устроилась на скамье. Сложив руки, свободно свесив миниатюрные ноги с высокого сиденья, она отключилась от восприятия внешнего мира, погрузившись в спокойное море собственных переживаний. Ее черты постепенно смягчались, пока полностью не расслабились. Как ни странно, ее лицо не было бесстрастным. Наблюдатель сказал бы, что она не ушла от мира, а презрела его. Пульс спокойно бился на висках и шее. Ее спокойствие было каким-то настороженным, словно сон маленькой птички, всегда готовой взлететь в случае опасности.

Правая рука Ланты плавно опустилась на скамью. Пальцы на ней были согнуты, словно лепестки увядающего цветка.

Сознание сопротивлялось ее усилиям. Ее мысли носились от образа к образу, ни на чем не останавливаясь и не давая сосредоточиться.

Кто-то еще находился в роще.

Встревожен, как и она. Воздух трепетал в такт чьим-то чужим напряженным мыслям.

Ланта открыла глаза. В первую секунду, пока зрение еще не сфокусировалось, ее удивила ярко-изумрудная зелень, неуместная среди салатовых побегов ив. Вглядевшись, Жрица узнала подкладку мантии настоятельницы Фиалок. С ней был незнакомый мужчина.