Странник играет под сурдинку
Шрифт:
– Видите, мы и с севом-то не управились, а всходы так и лезут из земли. Да еще у нас осталась невспахан ная земля, и мы…
– Всходы лезут? Вот и хорошо, пусть лезут.
– У меня здесь сто двадцать аров, а Нильсу надо поднять целых сто сорок, вот я и подумал, что, может, господин капитан не станет отрывать нас от работы.
Тут капитан круто поворачивается на каблуках и, не прибавив ни слова, уходит.
«Все, меня рассчитали!» – думаю я, однако следую за капитаном с лошадьми и возком, чтобы выполнить приказ.
Теперь я не тревожусь за Нильса – он уже возле
Мы тоже подошли к конюшне; Нильс уже развел лошадей по стойлам. Капитан с трудом подавлял гнев, но по дороге с поля до конюшни, должно быть, немного успокоился.
– Ты что это распрягаешь средь бела дня? – спра шивает он.
– Лемех треснул, – отвечает батрак. – Пусть ло шади отдохнут, пока я заменю лемех. Это дело не долгое.
Капитан приказывает:
– Один из вас должен поехать с коляской на стан цию.
Батрак косится на меня и бормочет.
– Гм-гм. Значит, так. А время где взять?
– Ты что это там бормочешь?
– Нас в поле два с половиной человека, – отвечает батрак, – Лишних вроде никого нет.
Должно быть, у капитана вызвала подозрение та по спешность, с какой Нильс развел гнедых по стойлам, и он сам обходит конюшню, осматривает лошадей и, разу меется, сразу же видит, какие из них разгорячились. За тем он возвращается к нам и, вытирая руки носовым платком, спрашивает:
– Ты что, на чужих лошадях пашешь?
Пауза.
– Чтоб я этого больше не видел!
– Само собой, – отвечает Нильс. Потом, внезапно осердясь, выпаливает: – В этом году нам нужно боль ше лошадей, чем все прошлые годы. Ведь мы распахи ваем куда больше земли, чем раньше. Эти чужие лоша ди у нас днюют и ночуют, жрут и пьют, а сами даже той воды не стоят, которая на них уходит. Эко дело, если я вывел их часа на два поразмяться.
Капитан повторяет отрывисто:
– Чтоб я этого больше не видел. Понял?
Пауза.
– А что ж ты не сказал, что одна из наших пахот ных лошадей вчера занедужила? – подсказываю я. Нильс встрепенулся.
– А ведь верно. Ну как же! Ее прямо всю трясло в стойле! Не мог же я запрячь ее.
Капитан мерит меня взглядом с ног до головы и спрашивает:
– А ты чего здесь торчишь?
– Вы сами приказали мне, господин капитан, ехать на станцию.
– Ну так собирайся.
Но Нильс еще решительней, чем капитан, парирует:
– Не выйдет!
«Ай да Нильс, – подумал я. – Знает, что правда на его стороне, и от своего не отступится. И коли уж гово рить о лошадях, так н аши совсем из сил выбились, по тому что страда в этом году дольше обычного, а чужие только наших объедают да застаиваются себе же во вред».
– Значит, не выйдет? – переспрашивает обескура женный капитан.
– Если вы заберете моего помощника, мне здесь больше нечего делать, – отвечает Нильс.
Капитан подходит к дверям конюшни, выглядывает во двор. Прикусив кончик бороды, он напряженно ду мает, потом бросает через плечо:
– А без мальчика ты тоже не можешь обойтись?
– Нет, – отвечает Нильс. – Мальчик боронит.
Это было первое наше столкновение с капитаном, и мы одержали верх. Мелкие стычки возникали и впослед ствии, но там он быстро сдавался.
– Надо привезти со станции один ящик, – сказал он нам как-то раз, – нельзя ли послать за ним маль чика?
– Для нас теперь мальчик все равно что взрос лый, – ответил батрак, – он боронит. Если мальчик поедет на станцию, он не вернется до завтрашнего вече ра. Полтора дня считай пропало.
«Ай да Нильс!» – подумал я уже во второй раз. У нас с Нильсом был разговор про этот ящик на стан ции, там просто-напросто очередная партия вин. Горнич ные сами слышали.
Короткий обмен репликами, капитан нахмурил бро ви и сказал, что никогда еще весенняя страда не тяну лась так долго, как в нынешнем году. Нильса это заде ло за живое, и он ответил:
– Если вы возьмете мальчика, я ухожу, – и обра тился ко мне с таким видом, будто мы обо всем уже за ранее столковались: – Ты ведь тоже уйдешь?
– Уйду, – ответил я.
Тут капитан сдался и с улыбкой сказал:
– Да у вас форменный заговор. Но вообще-то вы, пожалуй, правы. И работа у вас спорится.
Точно ли у нас спорится работа – об этом капитан вряд ли мог судить, а если и мог, то не больно этому радовался. В лучшем случае он разок-другой окинул взглядом свои поля и бегло убедился, что вспахано много и засеяно не меньше – только и всего. Но мы, батра ки, старались изо всех сил ради хозяина, уж такие мы были.
Да, видно, уж такие.
Впрочем, порой наше рвение не казалось мне совсем уж бескорыстным. Батрак был человек здешний, из это го прихода, и он хотел управиться с севом не позднее остальных, для него это был вопрос чести. Ну, а я под ражал ему. Даже когда он нацепил себе на грудь зна чок трезвенника, он, по-моему, сделал это, чтобы капитан хоть немного опомнился и мог оценить плоды наших усилий. Я и в этом был на стороне Нильса. Кроме того, я питал тайную надежду, что, по крайней мере, хозяйка дома, фру Фалькенберг поймет, какие мы молодцы. На большее бескорыстие я навряд ли был способен.
Вблизи я первый раз увидел фру Фалькенберг как– то после обеда, когда выходил из кухни. Она шла через двор, стройная, с непокрытой головой. Я поклонился, сняв шапку, и взглянул на нее – у нее было на ред кость молодое и невинное лицо. Она ответила на мой поклон с полнейшим равнодушием и прошла мимо.
Я не допускал и мысли, что между капитаном и его женой все кончено. Вот на чем и основывал свои наблю дения:
Горничная Рагнхильд состояла при фру сыщиком и наперсницей. Она шпионила в пользу своей хозяйки, она ложилась последней, она подслушивала, стоя на лестнице и разглядывая свои ладони, а когда бывала во дворе и ее окликали из комнат, делала для начала три– четыре бесшумных шажка. Она была девушка красивая и разбитная, с глазами на редкость блестящими. Как-то вечером я застал ее возле беседки, где она нюхала си рень. При моем появлении она вздрогнула от испуга, предостерегающе указала на беседку и убежала прочь, прикусив зубами кончик языка.