Странник
Шрифт:
Он смотрел на нее, чуть отодвинувшись. На его лице не было и намека на боль, но смотрел он внимательно, можно даже сказать, испытывающе.
– Кричать в замке ночью тебя не смущает, и тот факт, что минимум сотня слуг вынуждена слышать твои сладкие крики – это нормально, а пустое поле – это слишком. Я правильно понимаю логику?
Покрываясь багровым пятнистым румянцем, Лилайна закрыла лицо руками, но продолжила смотреть на него через щели меж пальцев.
Сложно было отвечать на подобный вопрос, но он уже и не ждал ответа, вновь приблизившись к ней.
– Если вдруг кто-то появится – я просто его убью, – совершенно серьезно пообещал Антракс, целуя ее в ухо.
Не давая ей опомниться, он вновь буквально уронил ее в траву, прижимая одной рукой к земле, а другой нежно скользнул по ноге под юбку. Скользнуть рукой по голой коже от коленки по бедру до самой косточки, а потом по ней назад к спине – это было отдельным удовольствием.
– Ты слишком хороша, – прошептал он ей на ухо. – Именно здесь, именно сейчас, понимаешь?
Она убрала руки от своего лица и, посмотрев на него, не ответила. Она понимала, и ей льстило такое желание. Оно ей нравилось, ей всегда нравилось понимать, что он теряет от нее голову, пьянеет, вдыхая запах ее волос. Она коснулась пальцами его горячих губ. Его глубокое дыхание было для нее признанием, и потому, запуская руку в его черные волосы, она приподнималась, чтобы поцеловать его. Таким было ее согласие.
Движения его рук сразу переменились. Если раньше он дразнил ее, едва прикасаясь, то теперь он буквально управлял ей, скользя двумя руками по ее бедрам, поглаживая и сжимая ягодицы, а потом перебираясь руками на внутреннюю поверхность бедра и медленно, растягивая этот момент, поднимался пальцами выше.
Он целовал ее уже иначе, покусывая ее пухлые розовые губы, проникая языком глубоко в ее рот и почти задыхаясь от невозможного желания.
Его брат говорил ему как-то, что одной женщиной можно насладиться и устать от нее; но он не мог себе представить, что можно насытиться этой маленькой милой девочкой, что можно привыкнуть к дрожи ее ресниц при глубоком поцелуе, к несмелому движению ее бедер навстречу его пальцам и к ее робкому выдоху в его губы, словно он в первый раз прикасался к ней. Она так привыкла к его ласкам и его желаниям, что была уже непозволительно мокрой и теплой. Что бы она ни говорила, она всегда разделяла его желания, и это пьянило его еще больше.
– Я люблю тебя, – прошептала она, когда он отпустил ее, чтобы расстегнуть ремень и развязать завязку на холщовых штанах.
– Я знаю, – ответил он, быстро возвращаясь к ней и замирая.
Осторожно закинув ее ногу себе на бедро, он посмотрел в ее глаза, понимая, что она хотела бы услышать от него те же слова, но совершенно не желая выражать свои чувства этой банальной фразой, почти ничего не значащей в мире вокруг.
– Ты моя единственная, – прошептал он и тут же коснулся губами ее губ, медленно и осторожно проникая в столь желанное хрупкое тельце.
Она была совсем взрослой. Ей было уже восемнадцать, а значит, она достигла того возраста, когда он обещал подумать о детях, но он все еще считал ее маленькой девочкой, которую надо всегда оберегать и защищать даже от собственных желаний и порывов.
Она целовала его, цепляясь за черные волосы, постанывая ему в губы и скользя руками по его спине, почти царапая ее сквозь рубашку, а сама всем телом льнула к нему и осторожно, неспешно двигала бедрами ему навстречу, позволяя проникнуть как можно глубже. Он никогда не спешил, и ей это нравилось – медленные плавные движения, теплые и глубокие, разжигали в ней все больше и больше желания.
Он забирался руками под платьем все выше, добирался до ее груди, маленькой и аккуратной, и сжимал ее, ускоряя движения.
Ему нравилось медленно выходить из нее почти целиком, словно он действительно мог от нее оторваться, а потом проникать в нее быстрым рывком и чувствовать, как ее тело под руками отзывается благодарной дрожью, а потом медленно ускоряться, чтобы чувствовать, как она все сильнее сжимает его.
Но она вдруг дернулась и отстранилась, вцепившись ему в плечо.
– Ты слышал? – спросила она испуганно.
– Что? – растерянно спросил Антракс, не желающий слышать ровным счетом ничего, особенно сейчас.
– Шум, – взволнованно ответила Лилайна, неловко ерзая задом на смятой юбке.
– Забудь, – простонал Антракс, которого ее движения просто сводили с ума, и, сжимая ее бедра, вновь осторожно двинулся.
– Подожди, там правда кто-то есть, – сказала она, указывая в сторону леса.
Антракс выдохнул и нехотя приподнялся, не отрываясь от нее. Возле камня ничего не происходило. Слабый ветерок пошатывал траву, едва слышно шуршал листвой деревьев.
– Нет там никого, – ответил он, вновь наклоняясь над женой, но тут отчетливо услышал треск сухой ветки.
– Ну, теперь-то слышал? – почти беззвучно спросила Лилайна.
Он кивнул и тут же приложил палец к своим губам, прося ее молчать.
Она молчала, но вновь испуганно шевельнулась, совершенно не заботясь о том, что ерзает на возбужденном члене собственного мужа.
Понимая, что еще одно такое движение, и он точно сойдет с ума, мужчина прижал ее к земле, зажимая рот рукой, и сам замер, прислушиваясь к шуму в кустах возле камня.
Кто-то определенно шуршал там листьями, словно не решаясь выйти на свет. Затаив дыхание, Антракс заставил себя сосредоточиться на этом шуме, с трудом восстанавливая сбившийся ритм. Сердце по-прежнему нервно стучало в груди, но дыхание быстро стало ровным и неслышным. Правой рукой он осторожно скользнул за спину, радуясь, что не стал раздеваться, и достал короткий кинжал. Бросать его правой рукой было не самой лучшей затеей, но левая держала Лилайну, да и неизвестное существо было именно справа.
Не видя, как округлились от ужаса глаза его жены, он почувствовал только, как напряглось ее тело, но только прищурился и медленно приготовился к броску, а потом замер в ожидании.
Он слышал ветер, слышал каждый его порыв в траве и листьях, видел, как куст двигался вопреки этим порывам, а потом невольно улыбнулся, видя, как из листвы осторожно показалась серая заячья мордашка. Так обед к нему еще в руки не попадался.
Не дыша, Антракс наблюдал, совершенно не догадываясь, что его взгляд меняется, а улыбка искажается в откровенно звериный оскал.