Странник
Шрифт:
Джим смог только зажмуриться и отрицательно мотнуть головой.
— Это ещё лучше, — сказал Зиддик. — Ты просто лакомый кусочек!
— Я ничего не умею… я вам не понравлюсь, — пробормотал Джим, чуть не плача.
Зиддик только засмеялся, пощекотал Джима под подбородком.
— Не бойся, деточка… Больно не будет.
Он стал совать Джиму в рот мундштук кальяна, а когда тот отвернулся, сжимая губы, Зиддик достал из кожаного чехла, украшенного крестообразным
— Не будешь паинькой — станешь слепым на один глазик.
Содрогаясь от отвращения, Джим обхватил губами мундштук и сделал неглубокую затяжку. В горле запершило, он закашлялся, а Зиддик, довольный, издал свой смех-клёкот. Его забавляло, как Джим кашлял, давился и задыхался, и он заставлял его вдыхать едкий вонючий дым снова и снова, пока комната не начала плыть вокруг Джима.
— Ты очаровашка, совсем как мой О-Най, — повторил Зиддик. И пояснил: — Чтоб ты знал, О-Най — это моя любовь. Я многих перепробовал, но лучше него пока никого не нашёл. — Подцепив пальцем руку Джима, он сказал: — У него вот такие же тоненькие пальчики, и он умеет ими делать уйму интересных вещей.
Кальян ему надоел, и он, отставив его, стал нюхать волосы Джима. Заглянув ему в рот, он усмехнулся:
— Какой у тебя маленький язычок! Таким не много почувствуешь. Зато смотри, какой у меня!
И он продемонстрировал во всей красе свой длинный, скользкий белый язык, по бокам которого росла мерзкая бахрома из тонких трубчатых сосочков. От одного его вида Джима тошнило, а Зиддик ещё и принялся щекотать его кончиком шею и подбородок Джима.
— Какой ты сладенький, — проговорил он. — У тебя такая гладкая кожа, такая вкусная… М-м, так бы и съел тебя!
Впрочем, он не съел Джима, а только облизал его с ног до головы своим омерзительным языком. При этом его глаза затягивались плёнкой, и он блаженно стонал и мычал, а Джим думал: только бы Зиддик не вздумал поцеловать его. Такого он не вынесет — его тут же стошнит собственными кишками. Разумеется, Зиддик не отказал себе в таком удовольствии, просунув язык Джиму в самое горло, отчего Джим чуть не задохнулся. Его тут же вырвало на ковёр, но Зиддик не обращал внимания: он облизывал Джиму ноги, почёсывая свою бахрому об его пальцы. Он не оставил нетронутым ни один квадратный дюйм его кожи, и это было столь омерзительно, что Джим один раз даже потерял сознание. Когда он пришёл в себя, гадкий язык продолжал его щекотать. Особенно Зиддику нравились его подмышки, шея и живот, но больше всего — рот. Но самое ужасное было ещё впереди. Зиддик потребовал, чтобы Джим своим языком щекотал его язык.
— Я не могу, — заплакал Джим.
Зиддик поигрывал ножом.
— Я тебе противен, да? А мне так даже ещё больше нравится! Лижи мне язык, или я отрежу тебе нос и уши!
— Можно, я сначала покурю вон ту штуку? — Джим показал на кальян.
Зиддик разрешил. Джим несколько раз глубоко затянулся, чтобы как можно сильнее накачаться этим зельем, от которого плыла голова и немело во рту. Зиддик отобрал у него мундштук.
— Хватит. Давай, малыш, смелее!
В одуревшей голове Джима всплыла мысль: вот бы отрезать ему язык под самый корень! Но нож был у Зиддика на поясе, он его всё время контролировал. Но если довести его до исступления, чтобы он потерял бдительность? Будь что будет! Джим зажмурился и лизнул. Вкуса он не почувствовал, только шершавость бахромы и скользкую гладкость спинки. Он лизнул ещё раз, потом, собрав в кулак всю волю, стал щекотать бахрому по всему периметру. Зиддик застонал от наслаждения, и его бахрома мерзко топорщилась, её сосочки шевелились и щекотали Джима. Джим стал легонько прикусывать бахрому, и это доставило Зиддику дикое удовольствие, он закрыл глаза белыми плёнками и стонал. Джим незаметно дотянулся до рукоятки ножа и вытащил… Но едва он занёс нож, как его запястье оказалось зажатым будто бы в тисках. Это огромная ручища Зиддика перехватила его тонкую руку и стиснула так, что пальцы Джима разжались и выпустили нож.
— Ах, вот ты как! Задумал убить меня? Что ж, сам напросился.
Зиддик глубоко вонзил нож в изголовье кровати, потом сорвал с Джима трусики, мощными руками взял его за обе щиколотки, будто хотел разодрать пополам, как лягушонка, развёл ему ноги в стороны и впился посередине. Джим закричал. Язык Зиддика обагрился кровью, и он, смакуя её, закрыл глаза плёнками.
— Вкус девственности, — прорычал он. — Как он прекрасен!
Джим рыдал, свернувшись калачиком на кровати, а Зиддик, лёжа рядом, курил кальян и выпускал дым в потолок, слушая его всхлипывания с усмешкой. Похлопав и погладив Джима по бедру огромной зелёной ручищей, он хрипло хмыкнул:
— Ничего, мой цыплёночек, ничего… Всё бывает в первый раз. — И, вспомнив что-то, добавил: — О-Най тоже в первый раз плакал, а теперь ничего — сам жмётся ко мне холодной ночью! Всё-таки он самый лучший.
Выдернув нож из спинки кровати, он вложил его в чехол и встал. Достав из-за пазухи ожерелье из прозрачных, как вода, голубых камней, он небрежно бросил его на простыню перед лицом Джима.
— На, нацепи на шейку. Я вёз его для О-Ная, но у него таких побрякушек уже целая гора. В этот раз обойдётся. А тебе будет в самый раз.
Набросив на Джима лёгкое покрывало, он вышел. Через пять минут послышался гул двигателей, а ещё через минуту в спальню вполз Ахиббо, стуча жёстким панцирем паучьих лап.
"Ну, чего ты? Чего ты хнычешь? Понятно, что в первый раз немного больно, но это случилось бы рано или поздно. Что в этом такого? Со всеми это случается. Зато как господин Зиддик доволен! Он отсрочил выплату на целых два месяца, представляешь? Не на один, как обещал вначале, а на целых два!"
Тут, увидев ожерелье, Ахиббо с жадным блеском в глазах схватил его. Голубые камни ярко сверкали в его крючковатых пальцах, искрились и переливались, странно оттеняя уродливую мину алчности, которую приняла его голубая физиономия.
"Это он тебе подарил? О, щедрый господин Зиддик! Это вполне в его духе… Ты знаешь, сколько эта вещичка стоит?"
Джиму было сейчас всё равно, сколько она стоила, а Ахиббо был до крайности возбуждён. Любуясь блеском камней и играя ими, он расплылся в довольной улыбке.