Странник

Грушковская Елена

— Что, опять нездоровится, господин Джим? — спросил Криар, с искренней заботой и огорчением заглядывая ему в лицо. — Вы себя плохо чувствуете?

— Да нет, я в порядке, — почти беззвучно шевельнул губами Джим.

— Думаете, я не вижу? — покачал головой Криар. — На вас просто лица нет, мой хороший. Вам бы прилечь.

Джим отрицательно качнул головой. Криар вспомнил:

— Забыл вам сказать: там господин Фалкон вернулся.

Джим ничего

не ответил, уткнувшись лицом в колени. Криар, вздохнув, пошёл докладывать лорду Райвенну, что Джиму опять нездоровится, а сам Джим, посидев ещё немного, вернулся к себе в комнату. Нужно успокоиться, сказал он себе, нужно взять себя в руки: Фалкон не должен увидеть его таким. В конце концов, разве внешность Фалкона имеет для него решающее значение? Главное — он жив, он вернулся, а всё остальное неважно. Снова будут его крепкие объятия и его нежные губы, а ночью… Джим вздохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Ночью он позволит Фалкону всё, что тот захочет. В животе разлилась сладкая истома.

Перед тем как уехать, лорд Райвенн зашёл к нему — справиться о его самочувствии.

— Ну что, дружок? Как ты? — спросил он озабоченно. — Криар сказал, ты снова недомогаешь.

— Не беспокойтесь, милорд, — ответил Джим. — Криар преувеличил. Я в порядке.

И для пущей убедительности Джим улыбнулся. Может быть, лорд Райвенн не очень ему поверил, потому что, целуя Джима, он заглянул ему в глаза своим добрым проницательным взглядом, в котором сквозило искреннее беспокойство.

Чтобы предстать перед Фалконом в достойном виде, Джим расчёсывал у зеркала волосы; в это время фигура в длинном чёрном плаще с капюшоном поднималась по мраморной лестнице, выстланной ковровой дорожкой. Положив расчёску, Джим взял щипцы для завивки, включил их и накрутил на них первую прядь; фигура в плаще вышла на лоджию и направилась по ней к комнате Джима. Она шла не с пустыми руками: из-под чёрного плаща виднелся нож в кожаном чехле и стеклянная банка. Джим как раз накручивал на щипцы вторую прядь волос, когда рука в чёрной перчатке легла снаружи на ручку двери его комнаты. Дверь открылась, впустив в комнату струю прохладного воздуха, пахнущего осенью; коснувшись кожи Джима, дыхание осени заставило его вздрогнуть. Вместе с холодным осенним запахом в комнату проник чёрный плащ с капюшоном, чёрные сапоги бесшумно прошли по ковру, а рука в чёрной перчатке поставила на туалетный столик Джима рядом с расчёсками и флаконами запечатанную банку с бесцветной жидкостью, в которой плавал отрезанный белый язык с бахромой по краям, на срезе серый. На её крышку лёг нож в кожаном чехле, украшенном крестиками из тонких цветных полосок — нож Зиддика, тот самый, которым пиратский капитан грозился выколоть Джиму глаз, если он не будет паинькой.

Щипцы для завивки упали к ногам в чёрных сапогах, но сильные руки крепко обхватили Джима и не дали ему осесть на пол. Лицо под капюшоном было скрыто чёрной маской, в прорезях которой блестели голубые глаза со смелыми искорками. Обвив руками шею фигуры в плаще, Джим уткнулся лицом в прохладную чёрную ткань, пропитанную запахом осени. Руки, крепко державшие его, были тёплыми и сильными, их родные объятия прогнали испуг и отвращение, охватившие Джима при виде заспиртованного языка в банке — уже мёртвого, не могущего причинить Джиму абсолютно никакого вреда, но ещё способного вызывать гадливое содрогание в его душе.

Эта банка и этот нож означали одно: Зиддик был мёртв. А Фалкон был жив и крепко обнимал Джима.

Минуту Джим молча вдыхал запах осени от холодного плаща Фалкона, сквозь чёрную ткань его костюма чувствуя живое тепло его тела. Фалкон тоже молчал, прижимая Джима к себе.

— Как ты себя чувствуешь, детка? — спросил он через минуту. — Я слышал, что тебе нездоровится.

— Пустяки, — прошептал Джим. — Всё уже прошло.

Он дотронулся дрожащими пальцами до маски, делавшей лицо Фалкона таким жутким и незнакомым.

— Это сделал он?

— Да, — сказал Фалкон. — Он оставил свой след.

— Сними её… Я не испугаюсь, — пробормотал Джим, гладя его лицо через маску. — Даже если там тысяча шрамов, я всё равно буду тебя любить…

— Я знаю, моё сокровище, — сказал Фалкон ласково. — Но это не самое приятное зрелище, поверь. Лучше тебе на это не смотреть.

Джим покосился на банку и нож.

— Что мне с этим делать?

— Что хочешь, — ответил Фалкон. — Это твоё.

— Можно, я не буду это хранить? — пробормотал Джим с содроганием.

— Как тебе будет угодно, малыш. Я сдержал своё обещание, а дальше решать тебе. Ты дрожишь… Тебе холодно, детка? Прости, я не закрыл дверь. Сейчас закрою, подожди…

Джим вцепился в него.

— Не отпускай меня… Я упаду.

Фалкон сел на кушетку и усадил Джима к себе на колени.

— Всё хорошо, любовь моя. Я с тобой.

Что Джим мог сказать?

— Фалкон, я люблю тебя…

— И я тебя люблю, солнышко.

— Я не знаю, что сказать…

Палец Фалкона лёг на его губы.

— И не надо. Скажешь всё сегодня ночью, детка.

О Зиддике они не сказали больше ни слова. Фалкон ни о чём не рассказывал, а Джим не расспрашивал. Приехал учитель, разлучив Джима с Фалконом на два часа, а потом приехал врач — по поручению лорда Райвенна. Он обследовал Джима и нашёл, что с его здоровьем всё в порядке. В обед лорд Райвенн приехал с двумя друзьями, и Фалкон, как чёрный призрак, скрылся в доме.

Позже Джим позвал Криара и, показав на банку и нож в чехле, попросил:

— Пожалуйста, выбрось это.

Криар, осторожно взяв банку руками в белых перчатках, брезгливо поморщился.

— Какой ужас… Что это, сударь?

— Неважно, — пробормотал Джим. — Не спрашивай… Просто выбрось.

— Охотно, сударь. А это? — Криар взял нож в чехле, повертел, рассматривая. — Это тоже прикажете выбросить?