Странники войны
Шрифт:
— Нет, — неожиданно за всех ответил Зданиш, без перевода уловив смысл сказанного. — Все ясно, пан лейтенант.
— Божест-вен-но. В путь!
Уже садясь в машину, Андрей обратил внимание, что нигде не видно Анны. Каково же было его удивление, когда, открыв перед машиной ворота, он увидел прямо перед собой польку. На ней были солдатские сапоги, брюки и какая-то странная короткая куртка желтого цвета. В руках — автомат.
— Если вы не возьмете меня с собой, я вас отсюда не выпущу, — тряхнула она распущенными волосами. — Я знаю, что партизан
Беркут сел в машину рядом с водителем и коротко бросил:
— Езжай.
Корбач медленно тронул машину, однако в воротах притормозил. Анна отступила на несколько шагов, угрожающе передернула затвор и, широко расставив ноги, приготовилась открыть огонь.
— Ефрейтор, возьмите ее на борт. Набросьте на нее шинель. Волосы под пилотку. В случае чего — она задержанная. Дальше — по обстоятельствам.
— Да на кой черт она нам нужна? — проворчал Арзамасцев, наклоняясь к Беркуту. — В дороге, в лесу, и... баба...
— Ты же боишься стычек. Можешь считать, что одну из них мы уже избежали.
64
Свет было погашен. Лунное сияние просеивалось сквозь готический наконечник окна и мягко, холодно разливалось по подоконнику, стекая на паркетный пол и тускло отражаясь в поверхности небольшого прикроватного столика. Сама кровать, на которой сидела Инга Кольген, пребывала как бы в лунной тени, тем не менее Генрих Гиммлер довольно четко различал абрис сидевшей к нему в профиль женщины. Она была в нижней рубашке, чуть не достигавшей колен, однако под белой полупрозрачной тканью тело ее казалось еще более пленительным.
Девятнадцатилетняя девушка. Залитая луной комната. Проникающая через приоткрытую форточку сосновая пряность ночи...
Рейхсфюрер так и не разделся. Полулежа в низком кресле, он из-под приоткрытых век сонно проследил за тем, как, вздрагивая и стеснительно вздыхая, девушка раздевалась, и теперь в трепетном ожидании продолжал наблюдать, как, усевшись на высокой металлической кровати, очень напоминающей те, которые можно видеть в любой из солдатских казарм, и сложив руки на груди, Инга с томным недоумением смотрит на того, кто должен стать ее первым мужчиной.
Гиммлер не допустил в «лебенсборн» ни своего адъютанта, ни охранников. Он прибыл сюда инкогнито, в коридорах «лебенсбор-на» показывался только в белом медицинском халате да и то лишь в административной части, в которую сегодня ни одного из сотрудников не пропускали, и никто, кроме коменданта «Святилища арийцев» да еще Инги, не знал, что их богоугодное заведение посетил сам рейхсфюрер СС.
«Обязательно ли ложиться с ней? — размышлял Гиммлер. — Наслаждайся тем, что видишь: посреди воины, между Восточным и Западным фронтами, сидит перед тобой оголенная юная арийка, которая ждет тебя, желает тебя; которая решилась принять тебя как своего первого мужчину... Первого ли? — вдруг усомнился Генрих, ерзая в кресле, каждое движение в котором откликалось слегка приглушенным полуревматическим поскрипыванием. — Да нет, вряд ли Аненэрбе позволит себе допустить подобное...»
...Французское шампанское, замок посреди горного массива и девичья грудь, отражающая, словно Александрийский маяк, лунное сияние... Даже сейчас, пребывая на вершине власти, Генрих все еще позволял себе вспоминать, что восхождение свое начинал-то он с самого что ни на есть дна общества, с пропахших спермой матрасов дешевых провинциальных отелей; с сутенерства, безденежья, с тюремной камеры уголовника, обвиненного в убийстве своей сожительницы. Вот эти экскурсы в прошлое и позволяли ему восхищаться всем тем, что для многих «чистых аристократов» являлось жизненной обыденностью.
Что бы там ни говорили о фюрере, о его сумасбродстве и тиранстве, он, Гиммлер, оставался преданным вождю, служил ему, обожествлял его, не представляя режим без себя, а себя — без режима.
— Вы не желаете меня, господин рейхсфюрер? — Инга поклялась коменданту, что никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не сообщит о своем свидании с Гиммлером. Тем не менее рейхсфюрер был не в восторге от того, что эта девица все же знает, с кем имеет дело.
— Что? — нервно переспросил Гиммлер.
— Вы не хотите быть со мной? — голос у нее был скулящий, как у подброшенного щенка.
— Выпейте вина.
— Нам запрещают пить перед тем, как мы... словом, перед постелью. Офицерам, которые встречаются с нами, тоже. Алкоголь может сказаться на развитии ребенка.
— Вы готовите себя к тому, чтобы иметь от меня ребенка?!
— Госпожа комендант всегда твердит нам, что здесь не бордель, а «лебенсборн», что далеко не одно и то же.
— О, ваш комендант знает в этом толк: в борделях, «лебенсбор-нах», любовных играх.
Гиммлер наполнил оба бокала и попробовал вино. Оно показалось ему восхитительным. Настоящее бургундское.
— Пейте, юная лебенсборянка, пейте.
— Но ведь нам действительно запрещено...
— Запрещаю, как и разрешаю, здесь я. Сколько бы вы ни выпили, мы сотворим самое могучее потомство, которое только можно себе вообразить. Вам уже приходилось бывать с мужчиной? Только откровенно.
— Кажется, однажды была.
— «Кажется»?
— Однажды.
Рейхсфюрер чуть не поперхнулся вином. Эльза уверяла его, что эта лебенсборянка девственна, как Ева — за месяц до первородного греха.
— То есть что значит «кажется, была»?
— Нет, нет, совсем не так, как вы представляете себе. — Инга наконец-то забросила ноги на постель и, поджав их под себя, попыталась прикрыть рубашкой. — Мы с ним всего лишь... тренировались.
— С кем?
— Ну, с тем унтерштурмфюрером, что прибыл к нам из госпиталя. И который, как потом оказалось, ни на что серьезное уже не способен — такое у него странное ранение.
— Очень странное.
Гиммлер опустошил свой бокал, вновь наполнил его и лишь тогда с любопытством взглянул на Ингу Кольген.