Странное затворничество старой дамы
Шрифт:
— Скажи, пожалуйста, — невесело спросил Бэзил, — что ты думаешь делать?
— Во-первых, — отвечал Руперт, — войти в дом. Во-вторых, поглядеть на этих приятных ученых. В-третьих, свалить их с ног, связать, заткнуть рот и отправиться на поиски жертвы.
Бэзил гневно сверкнул глазами, а потом засмеялся.
— Вот несчастные! — сказал он. — Что ж, поделом за такие-то взгляды. — Он затрясся от хохота. — Есть в этом что-то дарвиновское!
— Надеюсь, ты нам поможешь? — осведомился Руперт.
— Как же, как же! — ответил Бэзил. — Иначе вы совсем их разобидите.
Стоял он сзади нас, глядел равнодушно, если не угрюмо, но, как только дверь открылась, оказался впереди, просто сияя учтивостью.
— Простите, ради Бога! — сказал он. — Вот двое моих друзей хотят с вами познакомиться. Можно? Вы нас примете?
— Конечно, с удовольствием, — отвечал молодой голос, и я с удивлением увидел, что дверь нам открыл один из хозяев — невысокий, крепкий, с темными вьющимися волосами и коротким носом. Был он в домашних туфлях и в куртке какого-то невиданного, ярко-лилового цвета, вероятно, присущего его колледжу.
— Сюда, сюда, — говорил он. — Осторожно идите по лестнице. Этот дом куда старомодней, чем кажется. Вид у него шикарный, а внутри — одни закоулки.
— Охотно верю, — заметил Руперт, зловеще улыбнувшись.
Тем временем мы пришли в кабинет или гостиную, уставленную книгами — от Данте до детективов. Другой хозяин — он стоял спиной к камину и курил маисовую трубку — был из тех, кто при всей своей громоздкости просто воплощает учтивость. Черные волосы едва не падали ему на лоб, носил же он просторный пиджак, похожий на кофту.
— Новые доводы? — спросил он, когда нас представили друг другу. — Знаете, мистер Грант, сурово вы обошлись с такими учеными мужами! Я уж было подумал уйти в плохие поэты.
— Ерунда! — отвечал Грант. — Науку я не ругал. Бесит меня расплывчатая и расхожая философия, которая считает себя наукой, тогда как это — религия, и очень противная. Говоря о выживании приспособленных, они думают, что понимают, а на самом деле не понимают самих слов, мало того — предельно исказили их значение. Дарвинисты ничего не принесли, разве что прежде не по-философски толковали о философии, теперь — ненаучно толкуют о науке.
— Все это так, — сказал высокий, чья фамилия была Берроуз. — Конечно, в каком-то смысле науку, как, скажем, и скрипку, полностью поймет только специалист. Однако что-то поймут все. Вот Гринвуд, — он кивнул на короткого, в куртке, — не различит ни одной ноты. Но что-то он знает. Он знает достаточно, чтобы снять шляпу, когда услышит: «Боже, храни короля». Не снимет же он ее, когда играют шансонетку! Точно так же наука…
Здесь Берроуз остановился. Остановил его довод необычный и, видимо, не совсем законный — Руперт Грант прыгнул на него и стал валить на пол.
— Валите другого, Суинберн! — крикнул он, запыхавшись, и, не успев опомниться, я уже сцепился с человеком в лиловой куртке. Бился он лихо, отпрыгивал, словно китовый ус, но я был тяжелее, да и напал внезапно. Я подставил ему подножку, он мгновение качался на одной ноге, и мы повалились на ложе из газет, я — наверху, он — внизу.
На секунду отвлекшись, я услышал голос Бэзила:
— …признаюсь, совершенно мне непонятную и, разумеется, неприятную. Однако долг велит поддерживать старых друзей против новых, даже самых прекрасных. А потому, разрешите связать вам руки этой салфеточкой, соорудив тем самые удобные наручники, какие только…
Я вскочил на ноги, Руперт крепко держал Берроуза, а Бэзил пытался совладать с его руками. Братья были сильны, но не сильнее противника, что мы и узнали через две секунды. Шею его обхватил Руперт; и вдруг по телу пробежала какая-то судорога. Голова рванулась вперед, он боднул врага, и тот покатился по полу, мелькая ногами. Боднув и Бэзила — тот с треском упал, — великан, придя в исступление, кинулся на меня и швырнул в угол, где я сшиб корзину для бумаг. Тем временем Гринвуд вскочил; вскочил и Бэзил. Но победили хозяева.
Гринвуд бросился к звонку. Прежде чем я поднялся, шатаясь, а оглушенный Руперт поднял голову, в комнату вошли два лакея. Теперь силы были неравны. Гринвуд с одним лакеем быстро загнали меня к обломкам корзины, двое других прижали Бэзила к стене. Руперт приподнялся на локте, ничего не понимая.
В напряженном молчании, в полной беспомощности я услышал громкий, несообразно веселый голос.
— Вот это, — сказал Бэзил, — я и называю развлечением.
Сквозь чащу ног я хоть как-то увидел его побагровевшее лицо и с удивлением обнаружил, что глаза у него блестят, как у ребенка, разгоряченного любимой игрой.
Тяжело дыша, я попытался приподняться, но слуга придавил меня так прочно, что Гринвуд предоставил меня ему и пошел на подмогу тем, кто справлялся с Бэзилом. Голова моего старшего друга клонилась все ниже, словно корабль шел ко дну. Но вдруг, высвободив руку, он ухватился за большой том, как позже выяснилось — Златоуста, вырвал его из ряда книг и, когда Гринвуд побежал к нему, метнул ему прямо в лицо. Тот упал и покатился, словно кегля, а Бэзил затих, и враги сомкнулись над ним.
Руперт ушибся, но не утратил разума. Подкравшись по мере сил к полуповерженному Гринвуду, он схватился с ним, и они покатились по полу. Оба заметно ослабели, Руперт — больше. Я еще вырваться не мог. Пол обратился в бурное море рваных журналов или огромную мусорную корзину. Берроуз со слугами утопали в бумаге чуть ли не до колен, словно в сухих листьях; у Гринвуда на ноге наподобие оборочки красовалась страница газеты «Пэлл Мэлл».
Заточенный в темнице могучих тел, Бэзил мог уже и скончаться, но мне казалось, что склоненная спина Берроуза напряжена, он держит моего друга. Внезапно она дрогнула — Бэзил схватил врага за ноги. Тяжелые кулаки молотили по склоненной голове, но ничто не могло освободить хозяйскую лодыжку из этой мертвой хватки. Голова во тьме и в боли утыкалась в пол, правая нога мучителя поднималась в воздух. Берроуз налился пурпуром, он уже шатался. Наконец пол, потолок, стены содрогнулись, а колосс упал, занимая едва ли не всю комнату. Бэзил весело вскочил и в три удара сплющил лакея, как треуголку, потом он вспрыгнул на Берроуза с одной салфеткой в руке, другой — в зубах и связал едва ли не раньше, чем лохматая голова коснулась пола. Прыгнул он и на Гринвуда, которого с трудом держал Руперт, они его вместе скрутили. Человек, державший меня, кинулся было к ним, но я вскочил, как пружина, и с превеликим удовольствием повалил его. Другой слуга, с разбитой губой, потерял всякую прыть и ковылял к дверям. Увидев, что битва кончена, мой недавний противник кинулся за ним. Руперт сидел верхом на Гринвуде, Бэзил — на Берроузе.