Странные встречи славного мичмана Егоркина
Шрифт:
Я пошевелился, старик несколько отвлекся на меня и сказал:
– Тихо, мичман, ты сейчас спишь и все это тебе просто снится и чудится. Завтра будешь удивляться и восхищаться! Нечего было в мою каюту на жилье определяться! Спи себе!
– Да меня сам боцман сюда на ночлег определил! – возмутился я несправедливому упреку.
– Стареет боцман! Память, рассеянность – меланхолично констатировал кот, что-то нашептывая в сжатую лапу в белой пушистой перчатке. И кости были брошены.
– Шесть-кош! – радостно заорал кот дурным голосом.
– Митрич! – возмутился маленький дедок, – я же уже раз сказал – без халтуры и мелкого колдовства! За такие штучки по отношению к добрым духам, раньше на кварки распыляли!
– Ничего себе – добрые! – ерничал Митрич, – а злые-то тогда каковы? Ты что в прошлый раз меня с «марсами», по-честному, что ли, оставил? Помнишь?
– Еще раз – и на месяц голоса лишу! – повысил тон возмущенный старик.
– Сам со скуки загнешься, или экипаж до белого каления доведешь! – уверенно возразил наглый кот, названный Митричем…
Прислушиваясь к этой чудной перепалке, я замер. «Аппарель» у меня отвалилась и чуть не упала на палубу. Дед снова обратил внимание на меня:
– Ну и что это тебя паралик-то разбил? Еще чуть-чуть – и тебя дядя Кондратий так хватит – до пенсии не доживешь! Обычное дело же – д'yхи. Только корабельные! Понял, наконец? Раньше что, не видал?
– Ага, каждый день встречаюсь! А ведьмам по-соседски метлы чиню! – огрызнулся я.
– Да ходи, канонир, ходи! Не задерживай игру! – заурчал нетерпеливый кот, совсем загоняя в темный угол мой материалистический разум старого служаки, сформированный советской школой и двадцатью пятью годами еженедельных политзанятий.
– Н-да-а-а, конечно! Духи… обыкновенные – глупо протянул я, не то – соглашаясь, не то – возражая.
Названный канониром маленький дедок наставительно стал загибать пальцы и неспешно продолжал: – Слыхал, вестимо, что бывает – Домовой, дух дома – значит, бывает – Овинник, вот тот все – по овинам да сараям, про Банника ты тоже слыхал, небось – озорной товарищ, до девок больно охоч, прямо как некоторые хвостато-лохматые! – дед покосился на кота. Он сделал многозначительную паузу и продолжил:
– Про Лешего, ты тоже слыхал и в кино видел – вещал он, – Откуда кто взялся? Почем я знаю? Испокон веку так было! Ученых-то теперь – пруд пруди, пусть они мозги морщат. А я вот – Корабельный! И на корабле – все мое – от киля до клотика, от форштевня до ахтерштевня! – гордо сказал дед и расправил грудь, затянутую синим классическим кителем. Под расстегнутой верхней пуговицей была видна застиранная заслуженная тельняшка.
– А зовут меня Афанасием Лукичом! – представился дедок.
– Ну да! – удивился я: – Что? И, такие, значит, бывают? А Ларечные духи бывают? – почему-то спросил я его с подковыркой, живо представив расплодившиеся тогда ларьки на всех площадях и улицах флотских городков.
– А как же! – удивился кот: – Даже я видал я их! Такие, знаешь, в кепках с козырьками, в кожанках. Немного не бритые, быстрые и прилипчивые. Как хозяева – только маленькие! И заметь – они по одному не живут. Сразу размножаются. И кучками ходят!
– Ну да! – опять удивился я.
– Вот те и «ну да!» – передразнил меня кот: – Сам видишь – бывают! А Афанасий Лукич – Корабельный дух, значит, «душа корабля». А куда же кораблю без души?
– Да уж, точно, я всегда тоже считал – есть душа у корабля. Честно! Он, если настоящий, – живой! У каждого – свой характер, своя судьба. Даже везение-невезение у корабля свое собственное! – сказал я, а про себя подумал: «Однако, странноватый кот, поглядеть поближе – так прямо философ!».
– Ты, Митрич, не подхалимничай! Сам-то уже и мышей не ловишь! – приструнил кота Корабельный.
– Мышей тут нет – их крысы давно повывели, еще до меня! – огрызался кот, – вот насчет крыс – клевета! Один раз, помнится, командир мне те же самые претензии предъявил. «Прикажу тебя, Митрич, в кают-компанию не пускать, так как ты свое мясо и фарш не отрабатываешь!». Я, конечно, обиделся, а наутро выложил ему на матик под каютой семь крысиных тушек! Я бы не сказал, что он очень обрадовался! Жаль, что звезд за уничтоженных крыс мне не рисуют, а скальпы мне хранить негде! Но с тех пор претензии прекратил, и приказал меня накормить отборной говядиной. Я же не помойно-подвальный какой – крысятиной-то питаться, да еще под соляровым соусом на их шкурках! Тьфу! Даже представить противно! – сплюнул под стол наглый котяра.
– Старо! Так все порядочные корабельные коты и кошки поступают! Те, конечно, кого Бог мозгой-то не обидел! – презрительно хмыкнул Корабельный.
Рассказывая дальше, старший мичман Егоркин, вошел в раж, и забывал даже закусывать. Народу вдруг показалось, что бутылка была, все же, не одна! Уровень в ней почему-то не падал! Но процесс пополнения был незаметен…
Понятное дело, Палыч увлекался, его мысль сносило и вправо и влево, поэтому, отфильтровав всякие мемуары и циркуляции от генерального курса, по существу, говоря от третьего лица дело вышло такое:
– А ты откуда сам-то взялся, товарищ Корабельный? – спросил его любознательный мичман Егоркин.
– А вот не скажу, как появился. Но помню, что был матросом на парусном фрегате, давным-давно, по морям ходил, канониром батареи открытой палубы фрегата был, в боях с пиратами дрался, на абордаж на вражий корабль прыгал… Как все, словом! Про пиратов-то много книжек всяких написано, а про тех, кто за ними по полгода гонялся – только в архивах и найдешь! Нехорошо это! Ведь сколько обормотов рвалось в легендарные пираты – не счесть! Но нашлись добрые капитаны и моряки, которые их количество основательно подсократили. Да вот про этих капитанов фрегатов и корветов, рыскавших по морям, и выискивавших, не мелькнет ли где «Веселый Роджер», никто толком не сподобился написать – не было, наверное моды! Зато пиратов рисовали чистыми рыцарями без страха и упрека, да еще хорошие писатели! Не хватало народу романтики и веры в справедливость!
– Сколько портов посетил наш сорокопушечный фрегат, построенный в Соломбале из доброго архангелогородского дерева, скольких пиратов отправили на галеры, а их суда на дно отправили и дымом развеяли!
И, вот, после жаркого боя с кровавым беспредельщиком – берберийским пиратом в Срединном море, вдруг погасло мое сознание. А когда просветлело, то оказалось, что за какие-то не то – грехи, не то – заслуги, и сам до сих пор не понял, я был определен в Корабельные.
– Кем определен? – опять спросил Егоркин.