Странный генерал
Шрифт:
Генерал Торнейкрофт все не отпускал полковника Лесли. То ли просто не хотелось старому служаке расстаться со своим любимцем, то ли что-то томило его и беспокоило.
Обоз с боеприпасами из Витбанка – вот что не выходило из головы командира бригады. Лесли понимал это. Что ж, положение вокруг Стофберга действительно напряженное, генерал Кофальоф кусает часто и больно, но ведь не только успехи написаны на роду этому бурскому военачальнику. Думать о худшем не хотелось. Яркое солнце высвечивало небо, искристо переливалось в бокале вино, сигара была крепкая и ароматная.
– Все-таки мы хорошо это придумали –
– Я тоже верю, сэр, – вяло, но почтительно откликнулся Лесли.
Если по совести, он не верил. Думать о худшем не хотелось, а думалось. Джемс Лесли ясно, почти ощутимо представлял, как целят в его солдат невидимые бурские ружья, как затаенно дышит глухая лесная чаща, в любую минуту готовая обрушить ливень пуль.
Ох, как он устал от этого – от неожиданных, коварных нападений, постоянной смертельной угрозы, бессонных ночей! Полтора долгих года – от проклятой Тугелы, от Спионкопа до этих вот душных и грозных лесов на севере Трансвааля – с боями, в вечном напряжении. Других сменяют, им тоже обещали, подкрепления не перестают прибывать – пора бы командованию исполнить слово. Чертова война! Пропади чины и ордена, будьте милосердны, дайте хотя бы передохнуть, а там – пожалуйста, во имя его величества почтенного весельчака Эдуарда побьем наконец буров, разгромим генерала Кофальофа, сделаем всё, что не успели сделать ради покойной королевы Виктории…
– Я рассчитываю, обоз прибудет в ближайшие часы, – опять вернулся к старому Торнейкрофт; он явно нервничал и старался бодриться.
– Конечно, сэр… Позвольте вам налить?
– Что-то не хочется. Я лучше закурю. Впрочем, немного можно. Очень приятный вермут. Это раздобыл где-то капитан Марстон. Энергичный офицер.
– Да, он мастер своего дела. Карательные функции его отряд выполняет превосходно. Даже слишком. – Лесли не скрывал легкой усмешки.
– Вы хотите сказать, полковник, что он переходит границы разумной жесткости?
– Я не очень четко представляю эти границы, но все же порой Марстон, мне кажется, перехлестывает. Лишнее озлобление массы.
– Не беспокойтесь, Лесли. Инициатива Марстона вполне соответствует указаниям главнокомандующего… Кто там? Войдите!
В дверях стоял адъютант генерала. За его спиной виднелся в грязном мундире бледный сержант.
– Что случилось? – вдруг истончившимся голосом закричал Торнейкрофт.
– Сэр… – странно клоня голову набок, хрипло начал сержант. – Нас всех побили, сэр… Вот… – Он протянул измятый, пахнущий потом лист бумаги.
Торнейкрофт выхватил лист. На нем неторопливым, аккуратным почерком было написано:
Весьма признателен за боеприпасы, столь необходимые бурам.
Генерал армии свободного Трансвааля П. Ковалев.
Торнейкрофт рванул ворот мундира:
– Он… он еще смеет издеваться!.. Полковник Лесли! Немедленно в погоню!
– Слушаю, сэр. Позвольте только заметить, что едва ли есть надежда обнаружить обоз и буров. Они, конечно, мгновенно рассредоточились, рассыпались по лесу – не отыщешь.
Генерал посмотрел на Лесли, с трудом соображая, о чем тот говорит, потом устало махнул рукой:
– Увы, это верно… Но мы должны что-то предпринять. Мы обязаны!..
Петр проснулся от шума. Собственно, особого шума
Во сне Петр видел родной завод.
Это было уже не впервые – такой сон. И каждый раз какой-то чудной, путаный. В нем смешивались две Петровы жизни – российская и африканская. Начало сна терялось в несуразной мешанине, потом отчетливо, со знакомыми, навсегда впаявшимися в память заводскими домишками возникала прямая и широкая улица Березовского завода, а вдали – темные, закоптелые от времени корпуса золотопромывальной фабрики. Улица вся ярко белела снегом, но почему-то было по-летнему, до потности жарко. От фабрики, во всю грудь распахнув ворот рубахи, шагал какой-то очень уж веселый, хмельной, что ли, Дмитрий. Рядом с ним, взмахивая цветастым платком, вприпляс шла Марта. Бесшумно и внезапно вылетели из проулка уланы, пики наперевес, и помчались на Марту и Дмитрия, а те, как будто и не видели этого, продолжали идти, беспричинно праздничные, словно тронутые. А уланы вихрем приближались к ним, только это были вовсе не уланы, а казаки, чубатые да усатые, в лихо заломленных фуражках с красными околышами. Все это мчалось – не уследить – и в то же время виделось яснее ясного. Потом Петр ощутил и себя: он вглядывался в прорезь прицела и ловил на мушку летевших всадников и не мог поймать. А те уже обрушивались на него самого, и дико скалилась и брызгала теплой пеной ему в лицо свирепая казачья лошадь, где-то над головой посверкивала сабля, и что-то острое и тяжелое, должно быть копыто, ударяло Петра в грудь… Но вдруг кто-то закричал, и Петр проснулся, так и на этот раз не узнав, сумеет ли хоть во сне зарубить его когда-нибудь казак.
Он проснулся и продолжал лежать, размышляя о сонном наваждении. Родной завод, уральские лесистые угоры, какие-то смутно знакомые русские лица – все это, особенно в последнее тоскливое время, снилось ему часто, и отчего – было понятно. А вот зачем привязался именно этот сон и какой был в нем смысл? Впрочем, в сны Петр не верил и особого смысла в них не искал. Просто, вспоминая видение, со сладостной горечью ощущал он, как волнующе мил даже этот зыбкий вид родительского поселения, а оттого, что приснились дорогие сердцу люди, накатывалось что-то тревожно-печальное.
Вдруг ухо его уловило дальний топот торопливых копыт, раздался пересвист дозорных, и Петр, решительно отбросив карос, вскочил. Ясное и теплое утро хозяйничало на земле. Петр проспал, почитай, часов двенадцать, если не четырнадцать, – отсыпался за многие ночи. Его штаб, как называл он подвижной отряд своих помощников и вестовых, давно уже бодрствовал.
Посвист дозорных означал, что приближается свой – то был Франс Брюгель, и его ожидали спокойно, однако весть, привезенная им, была недоброй.
На рассвете на Линксдорп налетели каратели. Похоже, они надеялись схватить самого генерала Ковалева: все выспрашивали у буров, где их предводитель. А может, просто решили наказать жителей деревушки за потворство партизанам – так называли они бурских воинов. Каратели сожгли несколько домов, расстреляли лавочника – он было взялся за ружье, – повесили двух негров.
– А Велинги? – спросил Ян. – Ферма Велингов цела?
– Цела. Она ведь в стороне, мили четыре от Линксдорпа.