Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
— Разумеется! — заверил маленький ученый. — Даже очень хорошо, учитывая прекрасную погоду. — Без всякого перехода он замурлыкал бойкую галисийскую песенку, повествовавшую о крестьянке-плутовке, которой на пару с батраком на протяжении семнадцати куплетов удавалось наставлять рога своему ревнивому благоверному. Закончив, он крикнул вознице:
— Ты все понял, Эдуардо?
— Но, но, не все, Магистр, но звучало весело!
— Это самое главное. Давай, Коротышка, выдай тоже что-нибудь. Ты ж всегда готов глотку драть.
— Уй-уй, глазощур, пощему бы и нет? — Энано пронзительным фальцетом завел народную германскую песню. Потом настала очередь Витуса, но тот замахал руками:
— Нет, друзья, увольте! В лучшем случае я мог бы изобразить вам григорианское песнопение, но оно будет чересчур унылым для этого прекрасного дня.
— Что, опять григорианское песнопение?! Хочешь увильнуть? — Магистр ткнул друга указательным пальцем в грудь. — Один раз ты уже пытался отвертеться, сорняк. Год назад, когда мы все вместе возвращались в Гринвейлский замок и ты… Ох, извини, какой же я осел! Совсем забыл, что эти воспоминания для тебя… Прости меня, прости ради Бога!
Витус не успел ничего ответить, потому что в этот миг подводу сильно тряхнуло, и она остановилась.
— Это еще что такое? — Магистр вздрогнул и посмотрел вперед, на пыльную дорогу. Новые бериллы позволили ему четко разглядеть причину остановки. Перед повозкой стоял высокий костлявый человек в поношенной монашеской рясе. За его спиной ровными рядами попарно застыли еще десятка три мужчин в таких же одеяниях. Костлявый поднял руку и произнес:
— Извини, крестьянин, что задерживаем тебя, но не найдется ли у тебя для нас еды на дорогу? Господь всемогущий, пославший нас, воздаст тебе.
— Кто ты? — испуганно выдавил Эдуардо.
— Не бойся, сын мой. Как твое имя?
— Э… Эдуардо.
— Меня зовут Арнульф фон Хоэ, однако происхождение не имеет к делу никакого отношения. Я отзываюсь просто на имя Арнульф. — Он показал рукой на своих спутников. — Это мои единоверцы, братья во Христе, выбравшие меня цугмейстером, главой нашей процессии. Мы отправились в путь, чтобы предупредить Божьих детей о следующем нашествии чумы. В народе нас называют хлыстами. Так найдется у тебя для нас немного еды?
Эдуардо быстро перекрестился. Из всего обращения Арнульфа у него в голове застряло только одно страшное слово: «чума».
— Где… где? Ради всех святых и Пресвятой Девы Марии, где она началась?!
— Успокойся, пока нигде. Но мне недавно приснился сон, в котором наш Спаситель явился мне и возвестил, что люди слишком много грешат и он хочет покарать их новой эпидемией. Я спросил Его: «Учитель, что я могу сделать, чтобы отвратить от грешников страдания?» И он мне ответил: «Ступай, собери вокруг себя смелых и сильных духом, ходи с ними по стране и бери на себя всю вину, как когда-то Я взял ее на себя. Сделай себе бич из веревок, как когда-то сделал Я, и гони прочь чуму, как когда-то Я изгонял торговцев из храма. Бич же оставь себе и карай сам себя, чтобы Я не карал людей. Если же будешь поступать супротив Моих слов, в Ломбардии начнется страшный вой и скрежет зубовный». Я проснулся весь в поту от страха и сказал: «Да, Господи, так тому и быть. Да будет воля Твоя!» Ну, Эдуардо, найдется у тебя какая-нибудь еда для твоих братьев во Христе?
Пока Арнульф говорил, несколько его товарищей обнажились до пояса и принялись бичевать себя. Проделывали они это крепкими палками, с которых свисали по три веревки с большими узлами. Из узлов торчали острые, как иглы, железные шипы. Инструменты были словно позаимствованы из пыточной камеры и должны были приносить адские муки. Тела мужчин сплошь состояли из синих вздутий и кровавых полос.
— Какая она… ужасная! — содрогнулся Эдуардо. Он снова осенил себя крестным знамением и начал лихорадочно шептать « Ave Maria»,потом опомнился и спросил: — Где, э-э… учитель Арнульф? Где она разразится?
— Между Брешиа и Мантуей. Она захлестнет всю Ломбардию, потом двинется на восток, в нашу сторону, дойдет до Падуи и перекинется на Венецию. Весь мир задохнется в ее смрадном дыхании, если ее не остановят такие благочестивые борцы, как я и мои товарищи. Мы бичуем себя, чтобы сия чаша миновала тебя, Эдуардо!
Глаза Арнульфа теперь уже метали молнии, и он снова возопил:
— Мы бичуем себя, чтобы сия чаша миновала тебя, Эдуардо! Есть у тебя, наконец, пища для нас?!
Однако крестьянин все еще колебался.
— Я… я… — пролепетал он и замолк.
— Тогда бичуй себя сам, чтобы чума пощадила тебя и твоих близких! — Арнульф буквально воткнул в его руки палку. — Бей себя сам! Или мне за тебя это сделать?
— Ну, я… я мог бы отдать вам одного поросенка.
— Одного? Трех!
Эдуардо хотел уже что-то ответить, но кем-то произнесенное внятное «Нет!» опередило его. Это был Витус, которому все представление было уже поперек горла. Легко вспрыгнув на козлы возле трясущегося от страха крестьянина, он объявил:
— Одного поросенка будет вполне достаточно. В округе много других крестьян, у которых вы можете просить подаяние.
— Кто ты такой?! — рассвирепел Арнульф.
— Меня зовут Витус из Камподиоса. Но происхождение, как и в вашем случае, не играет никакой роли. Называйте меня просто кирургиком, коим я и являюсь.
— Так знай, кирургик, что подавать бедным — богоугодное дело. Имеющий мало да отдаст мало, имеющий много отдаст много. А, как мы заметили, у Эдуардо много поросят.
— Их всего девять. Требуя трех, вы хотите не менее трети его состояния. Но даже если бы вы довольствовались одним, вы и тогда получили бы с него больше десятины. — Витус замолчал. Ситуация напомнила ему продажу индульгенций, по праву заклейменную в Германии доктором Мартином Лютером. Никто, полагал немецкий реформатор, не имеет права становиться между Богом и людьми, тем более вымогать деньги на постройку собора Святого Петра в Риме. — Так что берите ради Всевышнего одного поросенка и будьте довольны. А уж если вы толкуете о богоугодных делах, то позвольте вам заметить, что бедности всегда сопутствует смирение и не приличествуют дерзкие требования. — Он выбрал маленького поросенка и передал Арнульфу.