Странствия
Шрифт:
1548–1550 годы. Сиам — Пегу — Бирма.
1551 год. Япония.
1552 год. Пегу — Индия.
1554–1556 годы. Посольство в Японию и возвращение в Индию.
Сентябрь 1558 года. Отплытие из Гоа в Лиссабон [2] .
В конце сороковых годов XVI века судьба свела Мендеса Пинто с весьма выдающейся личностью, отцом Франциском Ксаверием, одним из основателей иезуитского ордена, другом Игнатия Лойолы и главой христианских миссий на Востоке. С Франциском Ксаверием Мендес Пинто побывал в 1551 году в Японии, и это путешествие оставило в его памяти неизгладимые воспоминания. В 1552 году Франциск Ксаверий умер на пути из Японии и Китая в Малакку. Под тяжким впечатлением кончины своего патрона Мендес Пинто, к тому времени очутившийся в Гоа, вступил в качестве «мирского брата» в иезуитский орден. Купец и пират превратился в подвижника. Он сбросил богатые одежды (в них он обычно щеголял, когда попадал в Гоа или Малакку) и облачился в рубище. В рубище и отрепьях он снова отправился в Японию, на этот раз во главе дипломатической миссии, посланной вице-королем и гоанскими иезуитами. В 1554 году Мендес Пинто прибыл в Японию, но миссия его успехом не увенчалась. Иезуиты, оставленные в этой стране Франциском Ксаверием, успели между собой перессориться. К тому же в Японии начались смуты, и Мендес Пинто поспешил вернуться в Гоа.
2
G. Schurhammer. Fernao Mendes Pinto und seine «Poregrina?ao», «Asia Major», 1926, № 1, SS. 71—103, № 2, SS. 194—267
Здесь он пережил серьезный кризис. В иезуитах он горько разочаровался, и в нем снова пробудились былые страсти. Однако из ордена уйти было очень трудно. Мендес Пинто решился на это, зная, что разрыв с иезуитами чреват опасными последствиями. Правда, в сокровищнице ордена ему пришлось оставить несколько тысяч эскудо, но и себе он припас на черный день тысчонок десять — двенадцать. Покинув иезуитский орден, Мендес Пинто в сентябре 1558 года отплыл на родину и, прибыв туда, поселился в Прагале. О последних годах его жизни выше уже говорилось. Добавим, что в Лиссабоне затеряли бумаги Мендеса Пинто, в которых отмечены были его заслуги, поэтому ему было отказано в пенсии. Показательно, однако, что после вторжения в Португалию испанцев скупой, как Шейлок, король Филипп II пожаловал Мендесу Пинто ежегодное вспомоществование. Выдавалось оно натурой, выдавать велено было две меры зерна.
Таков жизненный путь автора «Странствий». Он сложен, но еще сложнее и по замыслу и по композиции его книга.
Это и пиратский роман, и путевые описания, и полуутопии с псевдореалиями географического плана, и исторические хроники, и которых автор выступает как очевидец тех или иных достопамятных событий, не всегда свершавшихся в действительности. Ближе к концу в текст вплетается житийный сюжет: Мендес Пинто посвящает несколько глав отцу магистру Франциску Ксаверию. Заключительные разделы книги содержат очень любопытные сведения о посольстве Мендеса Пинто в Японию, причем это отнюдь не сухой отчет дипломата, а сочное и яркое описание экзотической страны и приемов, данных португальской миссии в этой стране.
Вообще, следует отметить, что Пинто очень тонкий наблюдатель. Казалось бы, что ему, европейцу, в зрелом возрасте очутившемуся на Востоке, и при этом на Востоке азиатском, многоязычном и многоукладном, не под силу было бы разобраться в мешанине обычаев, нравов, обрядов и верно подметить те или иные особенности национального характера. Но удивительное дело: японцев у него не спутаешь с бирманцами, китайцев с малайцами. С поразительной чуткостью он улавливает как раз те особенности психического склада и поведения, которые отличают данную народность от соседней. Всякий, кто бывал, скажем, во Вьетнаме, поймет, что в таком то случае Мендес Пинто говорит о тьямах, а в таком-то о дайвьетцах, а ведь местных языков он не знал, и в этих краях был лишь случайным гостем.
Совершенно особое место занимают в книге пятьдесят пиратских глав (главы XXXVII–LXXXVI). В них Мендеса Пинто вытесняет его двойник, отважный морской разбойник Антонио де Фариа. Это наиболее увлекательные главы «Странствий» и в то же время и наиболее жестокие. Подвиги «рыцарей» морского разбоя описаны с откровенностью, граничащей с цинизмом. Тут и феерические грабежи, и избиения беззащитных людей, и надругательства над всеми святынями, но сам автор предпочитает не выдвигаться на первый план, уступая эту честь Антонио де Фариа.
Некоторые исследователи творчества Мендеса Пинто предполагали, что никакого Антонио де Фарии не существовало в природе и что это вымышленный персонаж, в тени которого скрывается сам автор. Однако совсем недавно, в апреле 1971 года, португальский историк Куньо-и-Фрейтас опубликовал в лиссабонской газете «О секуло» любопытное сообщение. Куньо-и-Фрейтасу удалось обнаружить в португальских архивах завещание пирата Антонио Фарии-и-Соузы. Из текста этого документа явствует, что завещатель был именно тем Фарией, с которым плавал Мендес Пинто. Более того, в завещании есть места, совпадающие, с некоторыми фрагментами пиратских глав «Странствий». Конечно, мендес-пинтовский Фариа кое в чем отличается от Фарии истинного. В частности, у подлинного Фарии была иная судьба. Он не погиб в 1542 году при кораблекрушении, как это утверждал Мендес Пинто, а умер шесть лет спустя в Гоа, промотав все свое состояние.
Итак, роман «Странствия» представляет собой весьма сложное произведение по своей композиции, оно ставило и ставит в тупик многих исследователей творчества Мендеса Пинто. В самом деле, попытки пинтоведов отнести «Странствия» к тому или иному жанру португальской литературы XVI века часто оказываются безуспешными.
Между тем XVI столетие было золотым веком португальской литературы путешествий. Ее основоположником стал лиссабонский аптекарь Томе Пирес, который в 1510–1514 годах посетил Индию и страны Малайского архипелага и, перед тем как отправиться в Китай, переправил на родину великолепное описание южноазиатских земель. Четверть века спустя португалец Франсиско Алварес создал труд, посвященный Эфиопии; во второй половине XVI века целая плеяда любознательных португальских путешественников описала внутренние области Индии, Южный Китай и Японию. Гаспар де Круз, Галеазо Перрейра, Николас Триагузио, Жоан де Лузена убедили Европу в том, что Марко Поло и Одорико Порденоне, первые христианские авторы, посетившие страны Дальнего Востока в XIII и XIV веках, безнадежно устарели.
Все эти представители жанра литературы путешествий сообщали о землях дальней Азии более или менее точные фактические сведения. Они порой сравнивали уклад, верования и обычаи стран Востока и своей родины, но поступали так, чтобы в доступной форме разъяснить португальским читателям специфику общественного строя, религии и быта восточных народов, отнюдь не желая подобными сравнениями подчеркнуть несовершенство политического или социального уклада Португальского королевства. В общем, Томе Пирес и его последователи дали образцы трудов по описательному страноведению, и прямая преемственность связывает их произведения с географической литературой последующих веков.
Но «Странствия» Мендеса Пинто — самого неутомимого из всех португальских путешественников XVI века, занимают особое место в истории португальской литературы. Пинто резко порвал с традициями этих странников-информаторов. Географические и этнографические материалы играли для него подсобную роль, ибо в своих «Странствиях» он прежде всего стремился на канве реальных, а иногда и нереальных фактов критически обрисовать истинное положением на Востоке в период португальского вторжения.
Стремительное проникновение португальских «рыцарей» первоначального накопления и страны Южной Азии и Дальнего Востока вызвало в этой части света взрывной эффект с далеко идущими последствиями. Политические, экономические, психологические последствия португальского вторжения в равной мере сказались и на соратниках Мендеса Пинто, и на обитателях земель, которые стали объектом этого вторжения. Такого рода последствия и нашли свое отражение в «Странствиях», причем их автор проявил себя как вдумчивый критик португальской колониальной системы.
Говоря об идейной направленности «Странствий», современный прогрессивный португальский литературовед Антонио Жозе Сарайва отметил, что Мендес Пинто сознательно стремился преподнести своим читателям «плутовскую сатиру на сеньориальную идеологию». Пожалуй, уместнее говорить не о сеньориальной, а о раннеколониалистской идеологии, и при этом об идеологии, выражающей систему понятий колониализма португальского. В облике его имеются специфические черты, присущие именно этому историческому явлению, черты весьма стойкие — они сохранились и в наши времена.