Странствия
Шрифт:
Отец магистр ответил, что ему очень приятно слышать о добрых намерениях его величества, но все же ему не следует забывать, что жизнь человеческая коротка и все мы смертны. А если ему случится умереть до осуществления своего замысла, что тогда станется с его душой? Король ответил: «Бог знает». Отец Белшиор, видя, что тот пока что дальше добрых слов и поговорок не идет и не желает принять решения по столь важному для нас вопросу, скрыл свое разочарование и перевел разговор на другие предметы, касаться которых, как он понял, его величеству было много приятнее. Проведя таким образом в беседах с отцом значительную часть вечера, король попрощался с ним в почтительных выражениях, вселив в него надежду, что он хоть и не так скоро, но непременно обратится в христианство, что тогда было понято всеми как ответ, достаточно уклончивый. На другой день через два часа после вечерни у отца магистра произошло второе, свидание с королем. Последний проявил к нему, как и всегда, много радушия, но за все время разговора ни разу не коснулся главного. Впрочем, он скоро перебрался обратно в Оски, приказав передать отцу магистру, что он рад будет, если тот останется и будет навещать его в Оски, ибо ему доставляет большое наслаждение говорить с ним о величии божьем и о совершенстве его религии.
Когда прошло более двух с половиной месяцев, в течение которых король не предпринял никаких решительных шагов, ограничиваясь туманными обещаниями и лишь сопровождая их порой попытками оправдаться, что, разумеется, не могло удовлетворить отца Белшиора, последний пришел к выводу, что ему надлежит вернуться в Индию, куда призывали его возложенные на него обязанности, равно как и некоторые другие причины. К ним прибавилось еще письмо, доставленное ему неким Гильерме Перейрой, которое тот получил из Малакки. Ему писали, что в Индию из Португалии прибыл один из братьев по имени Жоан Нунес, посвященный в патриархи пресвитера Иоанна, что весьма взволновало отца Белшиора, ибо ему показалось, что если он отправится с братом в Эфиопию, то сможет принести там много больше пользы, нежели здесь, где, как он убедился, он только теряет время. Но и этому его доброму намерению не суждено было осуществиться, ибо как раз в это время Эфиопия при содействии турок была почти целиком захвачена королем Зейлы и абиссинскому государю пришлось с небольшим количеством сторонников скрыться в горах Тигремахона, где он был в конце концов отравлен магометанами. Когда же в той небольшой части Эфиопии, которая осталась свободной, воцарился его старший сын Давид, он возвел на патриарший престол некого александрийца, своего бывшего учителя-схизматика, столь упорного в своих заблуждениях, что он открыто высказывал в своих проповедях, будто лишь он является истинным христианином в той религии, которую исповедует, а не его святейшество. Так и прошли бесплодно для святых отцов все пять лет правления Франсиско Баррето и дона Константино, и оба они умерли, один в Гоа, а другой в Кочине, не осуществив своих намерений, и до сих пор для спасения абиссинцев не предпринято ничего, да и вряд ли будет предпринято, если только по воле господней не совершится чудо, так как в Меккском проливе у нас в лице турка уж очень дурной сосед.
Видя, что дела святых отцов в Фушеу идут плохо, а отец магистр Белшиор уже перебрался на корабль, я отправился в Оски повидаться с королем и получить от него ответ на письмо, которое я ему привез. Король мне немедленно его вручил, так как ответ был уже написан, а в благодарность за полученные подарки передал мне богатые доспехи, два золотых меча и сто лекийских вееров. Письмо, написанное им, гласило следующее:
«Государь вице-король прославленного величья, восседающий на престоле тех, кто творит суд властью своего скипетра, я, Яретандоно, король Бунго, оповещаю Вас, что в этом городе Фушеу посетил меня по Вашему повелению посланец Ваш Фернан Мендес Пинто с письмом Вашей светлости и предназначенным для меня подарком, состоящим из оружия и иных предметов, доставивших мне особенную радость потому, что прибыли они с края света, именуемого Шеншикожин, где, благодаря могуществу великих армад и принадлежащих разным народам войск, царствует венчанный лев великой Португалии, слугою и вассалом коего я отныне себя объявляю, обязуясь всегда быть его другом верным и нежным, как пение сирен среди разбушевавшегося моря. Почему я как милости прошу его, пока солнце не перестанет выполнять назначения своего, ради которого оно было создано богом, а морская стихия — приливать и отливать от земных берегов, не забывать о клятве верности, которую я через него приношу его государю и старшему брату моему, благодаря чему мои вассальные обязанности становятся почетными, какими, уповаю, они будут оставаться и впредь. Оружие же и доспехи, кои я посылаю ему, пусть он примет как знак и залог моей верности, как это принято между нами, королями Японии. Совершено в крепости моей Оски девятого мамоко третьей луны тридцать восьмого года моей жизни».
С этим письмом и подарком я вернулся на корабль, стоявший на якоре в двух легуа от города; отец магистр Белшиор и все его спутники уже перебрались на него; отбыли мы из Шеке на другой день, 14 ноября 1556 года.
Глава CCXXVI
О том, что произошло со мной за время путешествия из Шеке в Индию и оттуда в Португалию
Следуя из Шеке по избранному курсу с попутным северным муссоном большой силы, мы 4 декабря прибыли в Лампакау, где застали шесть португальских кораблей, состоявших под командой одного купца по имени Франсиско Мартине, ставленника Франсиско Баррето, который унаследовал дону Педро Маскареньясу в управлении индийскими владениями. Вследствие того что муссон, пригодный для путешествия в Индию, уже почти кончался, наш капитан дон Франсиско Маскареньяс задержался в Лампакау лишь на время пополнения запасов. Оттуда мы отбыли в рождественскую осьмерицу и прибыли в Гоа 17 февраля, где я немедленно доложил Франсиско Баррето о письме, которое привез ему от японского короля. Он приказал мне принести его на следующий день, и я доставил его вместе с доспехами, мечами и всеми остальными подарками. Вице-король, внимательно осмотрев их, сказал:
— С полной искренностью говорю вам, что эти доспехи и прочие подарки, кои бы ныне привезли, дороже мне, чем моя вице-королевская должность, ибо ими и этим письмом японского короля я надеюсь так умилостивить государя нашего, что он, после бога, избавит меня от лиссабонского замка, куда мы, правители этих земель, за грехи наши в большинстве своем неизменно попадаем.
Чтобы вознаградить меня за мои труды и расходы, которые я понес, он сделал мне много предложений, которые я сразу не захотел от него принять. В оправдание свое я привлек письменные доказательства и свидетельства очевидцев в том, сколько раз на службе государя нашего короля я попадал в рабство, а имущество мое подвергалось ограблению, полагая, что этого одного достаточно для того, чтобы у себя на родине не получить отказа в том, что, как мне казалось, мне обязаны были дать за мои заслуги. Вице-король велел мне составить прошение, перечисляющее эти обстоятельства, присовокупил к нему все свидетельства, которые я ему представил, и сверх того вручил мне письмо к его величеству. После этого добиться награды за свою службу мне показалось делом столь легким, что, уверенный в очевидности своих заслуг и весьма довольный и гордый своими бумагами, кои я считал самым верным капиталом, я сел на корабль и отправился в Португалию, исполненный самых радужных надежд и убежденный, что стоит мне заикнуться, как на меня посыплются милости. Господу нашему было угодно, чтобы путешествие мое прошло благополучно, и сентября двенадцатого дня 1558 года я прибыл в Лиссабон в то время, когда правила страной государыня наша и королева дона Катарина, да восславится ее святое имя, которой я передал письмо вице-короля и изложил изустно все то, что, как мне казалось, могло способствовать успеху моего ходатайства. Она направила меня к чиновнику, ведавшему такого рода делами, который, расточая мне добрые слова и вселяя в меня еще более добрые надежды, которые с его слов я мог с уверенностью питать, продержал у себя мои несчастные бумаги целых четыре года с половиной. Кончилось все дело тем, что я остался при своих хлопотах и огорчениях, которые, не знаю, были ли хуже или лучше описанных мною в этой книге мук и превратностей. Видя наконец, как мало проку приносят мне как прежние мои труды и заслуги, так и теперешние мои хлопоты, я решил удалиться от дел с теми крохами, которые мне удалось скопить ценою величайших трудов и злоключений, — остатком сбережений, истраченных мной на службе своему государству, предоставив определить дальнейшую судьбу мою небесному правосудию и лишь сожалея о том, что не взялся за это дело раньше. Ибо, поступи я так, я сберег бы изрядную долю своих денег. Так вот до чего довела меня моя более чем двадцатилетняя служба, в течение которой я был тринадцать раз обращен в рабство и шестнадцать раз продан, из-за всяких несчастий, о которых я весьма подробно рассказал в истории этих бесконечно долгих странствий.
Но хотя все сказанное мною и справедливо, все же мне кажется, что неуспех мой в хлопотах о награде за великие труды и множество оказанных услуг проистек более от божественного провидения, которое допустило неудачу эту в наказание за мои грехи, чем от небрежности или какого-либо упущения со стороны того, кому небо поручило рассмотреть мою просьбу.
Поскольку во всех королях нашего королевства (кои являются тем чистым источником, откуда проистекают все блага, хотя текут они порой более по трубам чувств, нежели рассудка) я всегда встречал живейшую признательность и величайшее желание не только вознаграждать тех, кто им служит, но также осыпать милостями и тех, кто ничего для них не сделал, из этого явствует, что если я и все такие же неудачники, как я, не получили никакой награды за наши труды, то вина здесь исключительно в трубах, а не в источниках. Или, точнее, причиной всему является божественная справедливость, которая ошибаться не может и распоряжается всем на свете так, как считает лучшим и наиболее подходящим для людей. А посему возношу великие хвалы царю небесному, пожелавшему, чтобы через меня свершилась его святая воля, и не жалуюсь на земных царей, ибо большего, видно, я не заслужил за великие свои прегрешения.
При подготовке русского издания «Странствий» издательство сочло необходимым ограничить объем комментариев к авторскому тексту. В «Странствиях» разъяснения требует бесчисленное множество реалий, но не в меру обширные комментарии крайне затруднили бы чтение книги, рассчитанной на массового читателя. Не случайно за рубежом не было ни одного комментированного издания книги Пинто и редакторы этих изданий отсылали читателей к частным исследованиям португальских, английских, немецких и голландских пинтоведов. Учитывая вышеизложенное, издательство дает лишь разъяснение тех реалий, без разбора которых непонятными могут оказаться многие главы «Странствий».