Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Утро было пасмурное. Звон колокола церкви святой Агнессы возвестил о начале церемонии.

Завершалось публичное представление, финал которого был предрешен чуть раньше, когда на балконе дворца Мадруцци появились папа Климент и кардиналы: Пьетро Деза, равно прославленный как богатством и удачными спекуляциями, так и беспощадным истреблением еретиков; суровый старец Джулио Сансеверина; Констанцио Сарнано; Джеронимо Аскулано, защитник привилегий доминиканского ордена; Паоло Эмилио Сфордрати, постоянно возглавляющий в рубище процессии исступленных флагеллантов — монахов, в кровь бичующих себя и друг друга под пение гимнов и покаянные молитвы, а в остальное время всласть грешащий, с превеликим искусством разворовывая казну, одаривая щедро должностями и богатствами бесчисленных своих родственников. Особо приметила толпа кардинала Роберто Беллармино, как многие малые росточком, алчущего больше всего власти и славы, знаменитого сокрушающими речами против еретиков и сладкими проповедями, возбуждающими паству несбыточными надеждами.

Нотарий зычно читал решение инквизиторов. Джордано Бруно из Нолы передавали суду губернатора Рима. «Причем усиленно молим, — читал нотарий, — да будет ему угодно смягчить суровость законов, относящихся к казни над твоею личностью, и да будет она без опасности смерти и членовредительства».

Торжествующая ложь казнила честность. Даже мольба о смягчении казни означала: кровь не будет пролита — жертву заживо сожгут. И тут раздался необычно звонкий, высокий голос осужденного: «Вы с большим страхом произнесли приговор, чем я его выслушал».

Казнь свершилась 17 февраля 1600 года. Ночью негромко загудел колокол на башне «Братства усекновения главы Иоанна Крестителя». Из замка святого Ангела выходили вереницей попарно монахи в островерхих капюшонах с прорезями для глаз. Факелами освещали путь. Негромко тянули заупокойные гимны. В капелле началось отпевание человека, которого вывели из тюрьмы, — отпевание заживо. Мост святого Ангела над черным, как бездна, Тиром. Переулок Лучников. Развалины театра Помпея. Площадь Цветов.

На этот раз осужденного смогли увидеть все: накинутый на плечи балахон — санбенито — с нарисованными языками пламени, чертями и крестом святого Андрея; высокий колпак.

Ноланца затащили на кучу хвороста. Рядом готовили к казни другого осужденного — бывшего священника. Последние призывы к отречению от ереси и раскаянию. Ноланец безответен. Его белое лицо устремлено в небо. Он ждет солнца.

Несильное пламя уже ластилось к его ногам. Струйки дыма вились вокруг лица. Затрещал хворост, и пламя воспрянуло, бросив искрами одежду и лицо. Ткань дымилась. К его губам на шесте подвели крест: «Лобызай!» Он стиснул зубы и отвернулся. Крестом с силой провели по лицу, оставив багровый след. Ноланец смотрел в небо. Он ждал.

И в тот миг, когда первый узкий и яркий розовый луч коснулся его лица, пламя вспыхнуло мощно, сжигая одежду; столб дыма взвился, скрывая лицо Ноланца, его ослепительные глаза.

Подбросили новые вязанки, пламя и дым свивались в борьбе там, где проскальзывали, искажаясь, темные контуры тела. А выше над площадью вознеслась гигантская, розовеющая под лучами солнца фигура человека, как бы распятого на кресте с запрокинутой вверх головой.

Тогда же грозно загрохотал Везувий — родная гора Ноланца. Взметнулся черный столб дыма, раздвоился в вышине наподобие креста. Сотряслась земля. Дрогнули стены и зазвенели стекла домов. Стадо быков, которое гнали через площадь Навона, в ужасе разбежалось, затоптав и заколов сто двадцать человек.

Что это — знамение? Тайное согласие стихий природных и человеческих? И почему теперь, спустя сотни лет, никто не вспоминает о тех десятках погибших римлян, никто не помнит их имена, да и все население Вечного города многократно обновилось, а имя, образ, мысли Ноланца летят сквозь века. «Погибший в своем веке живет в последующих…» Его слова пророческие.

Он называл свое учение философией рассвета. Верил в могущество разума. Утверждал: к истине ведут многие пути, но не один; отрицают это честолюбцы, глупцы и завистники. Великолепные философские трактаты написаны им. Но самым ярким, величественным и убедительным его созданием стала собственная жизнь. Он учил словом своим, но более всего — своею собственной жизнью. Он мыслил и жил искренне, честно; умер героем.

В лесу каждое дерево — само по себе. Все вместе они составляют единство.

Каждый из нас тоже сам по себе. У каждого своя невозобновимая жизнь. Все вместе мы образуем современное человечество. Нас объединяют одна планета и одна эпоха.

Эпоха создает людей. Люди создают эпоху.

Человеческая личность неотделима от своего окружения. Вне исторической среды невозможно понять судьбу человека.

Обычно люди выбирают себе жизненные пути, повинуясь течению исторических событий. Стремятся приспособиться к изменчивым обстоятельствам. А некоторые живут необыкновенно. Они противостоят течению.

Судьба их трудна, подчас трагична. При жизни их понимают хуже, чем после смерти. Пора их славы настает иногда через сотни лет.

Такой была жизнь Джордано Бруно. Она всецело принадлежит своей эпохе — второй половине XVI века. То время минуло, кануло в вечность. Сменились волна за волной десятки поколений. А имя Джордано Бруно не меркнет в веках.

Что такое эпоха Возрождения? Расцвет искусств, литературы, философии, техники; Петрарка, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Дюрер, Джордано Бруно… А раньше? Средние века, засилие церкви, религиозное мракобесие, невежество. Возрождение выглядит светлой зарей, первыми лучами солнца, осветившими предыдущую сумрачную, темную эпоху.