Шрифт:
Июнь 1971 г.
Мужчина сошел с автобуса, убрал прилипшие волосы со лба и с завистью посмотрел на толпы галдящих туристов. Многое бы он отдал, чтобы оказаться на их месте! Как и они, растягивать губы в улыбке, радоваться духоте и липкому, стекающему от бровей к ресницам поту и визжать от восторга при осознании, что твоя сокровенная мечта совсем близко – в каких-то 2-3 милях к центру города.
Но он не мог. Его непорочная мечта не имела ничего общего с величественными шедеврами мировой культуры, она не была связана и с архитектурной роскошью, манившей
Мужчина терпеливо остался стоять на остановке: он ждал этого дня так долго, что теперь ему не верилось, что это происходит на самом деле, что он и правда стоит здесь, на этой далекой высушенной земле, так отличающейся от той, где он родился, вырос и провел лучшие годы своей молодости.
Подъехал старый, весь в ржавчине автобус, и мужчина сел на самое дальнее сидение, опустив плечи и закрыв глаза. На вид ему было далеко за шестьдесят – худой старик с мертвенно-белой кожей и седыми проблесками волос; на деле же в этом году мужчине исполнилось всего лишь сорок восемь лет.
Когда автобус, пыхтя и грохоча, резко ушел вправо, оставив позади себя веселый гогот толпы, у мужчины засосало под ложечкой: он уже не был уверен, что ехать за мили в чужую страну было правильным решением. Не зная что делать со вспотевшими ладонями, он конвульсивно сжимал их в кулаки, пока автобус мчал его по безлюдной пустоши, с каждой выбоиной и ямой приближая мужчину к цели. Он сжимал и разжимал пальцы своих рук, впиваясь пожелтевшими от тысяч выкуренных сигарет ногтями в бороздки кожи, и тогда, когда они проехали мимо оцепленного колючей проволокой здания и водитель во весь голос рявкнул: «ПРИЕХАЛИ!»
Спустя минуту, отозвавшуюся резкой болью в груди, мужчина вместе с одетой во всё черное дамой и девушкой, чьи голубые глаза равнодушно оглядели его морщинистое лицо, вышел на послеполуденное солнце. Помедлив, он с опаской посмотрел на темно-серое, словно графит, здание. Хотя он и пережил самый страшный кошмар в жизни любого родителя, массивные железные ворота и громадная тень, заслоняющая внутренний дворик тюрьмы, внушали ему неподдельный ужас.
Когда смотреть дальше стало невыносимо, мужчина поправил съезжающий с плеч рюкзак и, смотря себе под ноги, обошел здание с торца. Ему казалось, что если он ещё только раз посмотрит на него, то нервы его сдадут и он без оглядки помчится прочь.
Следуя указателям, мужчина пошел по узенькой тропинке – неестественно выпрямив спину, с бешено колотящимся сердцем, он то и дело оглядывался: ему казалось, что за ним наблюдают чьи-то жгучие, глумливые глаза. Изо всех сил стараясь выглядеть бесстрашным, он хотел показать, что не боится, что ему всё нипочём. Но, разумеется, он боялся. Больше смерти боялся увидеть гладкое надгробие и высеченные на нем те самые слова.
Тропа пошла вверх, и мужчина, задыхаясь, замедлил шаг. Солнце нещадно жарило его, и он удивился, как это от него еще не идет пар. Он так и чувствовал, как жара отбирает у него последние соки – у него, измождённого старика, который пережил слишком много боли и которому, он это знал, недолго осталось ходить по этой земле.
Перемена, вдруг произошедшая с его сгорбленной фигурой, могла бы удивить любого, кто смотрел на его жалкие старания, – словно на что-то решившись, мужчина напряг шею, стиснул зубы и вознамерился во что бы то ни стало дойти до вершины. Последний рывок, последняя в жизни цель. Ему вспомнились слова жены, которая убеждала его бросить глупую затею: остаться дома, попивать ромашковый чай и стараться забыть прошлое. Она, без всяких сомнений, за него переживала – он летит один, не зная языка, в чужую страну, – но как он мог иначе? Это же священный долг отца, нерушимый завет, клятва, безмолвно соединяющая всех детей и родителей.
Мотнув головой, мужчина сжал руки и стал упрямо подыматься по нехоженому, заросшему высокой травой склону. Сделав последнее усилие, он ссутулился, поднатужился и, не переставая дрожать всем телом, ступил на пожухлый холм тюремного кладбища.
Со всех сторон на него глядели чёрные кресты и такие же черные, облепленные грязью надгробья. Мужчина медленно двинулся вперед. Удивительно, но стоило ему увидеть их поваленные макушки, как страх исчез, мужчина больше не боялся. Да, он выглядит, да и чувствует себя гораздо старше своих лет, его аритмия с каждым годом беспокоит его всё чаще, но ведь он стоит здесь над ними живой – живой! – а вокруг него всего лишь останки убийц и насильников, отданные на корм червям много лет назад.
Что они могут ему сделать?
Мужчина шел не спеша, даже развязно – так мог бы гулять по парку юноша, обнимая за талию свою спутницу. Внимательно вглядываясь в каждую надгробную плиту, мужчина каждый раз думал: «Она, точно она!..» – и каждый раз ошибался. Желание найти проклятую могилу стало сильнее какого-либо другого желания, оно переросло в агонию, в маниакальную одержимость, оно поглотило его целиком.
Оставив позади себя некого Рамилиуса Бонмарито, преступника, чье недостойное жизни тело земля приютила почти полвека назад, мужчина поднялся ещё выше, на самую вершину кладбища. Без особой надежды он подошел к одинокому надгробию, и его старое сердце ухнуло, забившись о рёбра, словно птица в неволе – он нашел её.
Как во сне он подошел ближе. Могила, будто прокаженная, стояла в отдалении от других надгробий – словно погребальщики опасались, что, воздвигнув её рядом с другими надгробиями, она заразит их коррозией или какой-нибудь другой смертельной болезнью.
Шепча губами выбитые на камне слова, мужчина не мог отвести от них взгляда: ему казалось, что он так и видит эту усмешку, так и слышит эти глумливые издевки: «Ну и что ты мне сделаешь, старикашка? Я уже мёртв, меня уже давно нет, а ты стой здесь, словно побитая жизнью собака, и смотри на меня, каким я был когда-то – лихим, веселым, беззаботным…»
Колени мужчины подогнулись, он содрогнулся и, не выстояв, рухнул на землю. Гримаса боли исказила его старое лицо. Он чувствовал, что по щекам градом льётся что-то солёное: пот или слёзы – этого он понять не мог.
С трудом оторвав взгляд от удивительно ярких, словно бы подсвеченных внутренним сиянием, слов, мужчина заметил на земле, за надгробием, букет серых цветов. Он медленно встал и поднял их. Цветы были очень старые и очень грязные, комки земли приклеились к искусственным лепесткам, по стеблю быстро перебирали лапками черные насекомые. Тогда мужчина и почувствовал это – ярость, раздирающую грудную клетку, рвущуюся прямиком из сердца. Он начал остервенело рвать сухие бутоны, крик боли вырвался из его горла и спугнул затаившихся на ветвях птиц.