Страшное гадание
Шрифт:
Джаспер пошевелился, и Марина судорожно разжала пальцы. Tак воришка, схваченный на месте преступления, пытается отбросить украденное, наивно веря, что никто ничего не видел и его ни в чем не обвинят.
И «воришке» повезло. Джаспер даже не обратил на нее внимания. Дрожащей рукой он дотянулся до табурета, придвинутого Мариною, нашарил иглу и принялся протыкать ею шарик, вздувшийся до самых краев в трубке. Оттуда вырвался воздух, и Джаспер медленно, с наслаждением затянулся сладковатым дымом. Глаза его опять полузакрылись, чубук выпал изо рта. Он вновь задремал, и Марина без зазрения совести схватила новый листок.
«Обыкновенное следствие путешествия и переездов из земли в землю – это то, что человек привыкает к неизвестности, страшной для домоседов. И все-таки по возвращении меня неприятно удивили лица моих соотечественников. Сколь гармоничны, гладки, плавны, добры черты лиц китайцев и особенно китаянок! Физиономии же англичан можно разделить на три рода: угрюмые, добродушные и зверские. Клянусь, что нигде не случалось мне видеть столько последних, как здесь, в моем родном доме!»
Марина невольно прыснула, пробормотав: «Ей-богу, мне тоже!» – и продолжила чтение, радуясь, что в следующих листках почти ничего не вычеркнуто:
«Я – самое жалкое и недостойное для них для всех существо, ну еще бы! Ведь отец лишил меня наследства! За что? Все народы обогащены путешествиями, а прежде всего – Англия. Да если бы он видел огромные кипы описаний этих путешествий, в лист, в четвертушку, в осьмушку, которые сыреют в книжных кладовых! Неужели их авторов всех лишили наследства? Никто не верит, что я не так уж грешен, как хотелось бы думать отцу. Он лелеял свою жестокость и со всем пылом подпирал ее самыми нелепыми доводами. Да бог знает, что было бы с ним самим, когда б он хоть раз испытал то, что выпало мне на долю! Чтобы оценить опиум, мало трусливому после двух-трех затяжек сделаться храбрым и дерзким, слабому – сильным, глупцу – гениальным. Мало испытать счастье полного перерождения своей личности. Чтобы воистину оценить силу и всемогущество опиума, надо изведать бездну страданий. Вот, например, бессонница. Это адская мука при жизни! Слышать, как посреди гнетущей тишины последовательно проходят минуты ночи, ворочаться с боку на бок на своей постели, бороться против непобедимого внутреннего волнения, чувствовать какое-то страшное замирание сердца – это такая пытка, понять которую может только тот, кто сам ее уже перенес.
При употреблении опиума нечего бояться бессонницы. Через самое малое время болезненное раздражение уступает место какому-то легкому возбуждению, которое переходит в приятную дремоту. Физическая боль более не существует, и если верно мнение, что роль медицины состоит главным образом в облегчении страданий, то опиум – ее всемогущее орудие.
Англичанину не поверить в это! Англичане дадут несчастному скорее умереть в мучениях, боясь обмана, оскорбительного для их самолюбия! Но опиум – это самая прекрасная и правдивая ложь на свете.
Но… даже Сименс глядит на меня с унизительным, жалостливым отчуждением. Сименс! Ну, он ведь праведник, а я… Но я хотя бы не убивал никого. Удивляюсь этой снисходительности властей к систематическим убийствам несчастных женщин, на которых возведена напраслина. Ведьмы! Экая чушь! Убийства, это просто убийства… Очевидно, правительство полагает, что народу необходимо каким-то образом выплескивать свое недовольство, пока это не приняло столь кошмарную форму, как во Франции. Революция – безумное воплощение безумных мечтаний! В Китае для успокоения людей и воплощения их грез существует опиум… из-за чего я и удостоен брезгливости всего своего семейства. Одна только Елена…
Милейшее существо. Конечно, сочетание мягкости характера и застенчивости завоюет любое мужское сердце. Легкое жеманство тоже кажется очень милым, однако не это ее главные достоинства. С красотою в ней соединено умение поглядеть на мир глазами своего собеседника, даже как бы прожить в одну минуту всю его жизнь. Не представляю, что она может судить, а не оправдывать! Она простила Джорджу все его прегрешения. Не удивлюсь, если ей известно и про леди К., и про ребенка. Кстати… еще одно потрясение ожидало меня по приезде. Клер покончила с собой. Считается, что она утонула, когда лодка опрокинулась, но я не сомневаюсь: это тщательно подготовленное самоубийство. Но дитя, несчастное дитя, еще один мой племянник или племянница… я этого не узнаю никогда!.. Похоже, это маленькое существо пополнит ряды тех детей, которые никогда не знали любви – а ведь их называют детьми любви. Леди К. – с нее сталось бы свершить самое страшное! Помню, как она клялась, что никогда, никогда Джордж не увидит их ребенка, кричала, какое счастье, что дитя ничуть не похоже на Макколов, что его невозможно будет узнать и никто никогда не заподозрит… Она намекала на какое-то врожденное уродство, но тут же прикусила язычок. Я уехал тогда, так и не узнав, какую судьбу выберет Клер для младенца, а вернувшись, услышал о ее давней гибели. Где-то растет подкидыш, даже не подозревая…»
Марина чуть не взвизгнула от досады, когда листок кончился. Схватила с полу целую кучку, принялась перебирать, надеясь найти продолжение, но там шла речь совсем о другом.
«Kак у всех пьяниц чувствуется необходимость опохмелиться, так и у курильщика опиума является необходимость нового возбуждения нервов при помощи курения опиума. Он снова разжигает свою трубку – и так без конца, как страждущий запоем алкоголик. В конце концов им овладевает или сумасшедший, как в белой горячке, бред, делающий его настолько опасным, что, например, на острове Ява голландские власти должны были издать указ: умерщвлять такого рода опасных для общества курильщиков, – или же его поражает паралич или иные страшные результаты. А между тем как красиво, как очаровательно выглядит цветущее поле этого яда, особенно в Китае! Я не мог оторвать глаз от моря цветов, ярких, как огненные точки, нежно-розовых, бледно-лиловых, нежно-белых. Никогда я не видал такого разнообразия оттенков в цветах мака, и никогда у нас эти цветы не бывают так велики и пышны. Я смотрел, и мне казалось, что каждый цветок дышит, живет, смеется. Набежал горячий ветерок, цветы заволновались и выпрямились опять…
И когда я, очарованный этим зрелищем, продолжал смотреть на это прелестное поле, вдруг представилось мне другое зрелище – неприглядной обстановки китайской народной курильни с широкими лавками и бедно одетыми, чуть ли не в рубищах лежащими на них людьми. Но на их лицах выражалось такое блаженство, такое наслаждение, что я не знал, проклинать эти прекрасные цветы или, быть может, примириться с ними…»
Марина выронила прочитанный листок и взялась за последний, как вдруг… дверь начала отворяться.
Девушка похолодела… К счастью, переходя от листка к листку, она оказалась как раз у той самой щели меж двух гобеленов, через которую пробралась сюда. На одном гобелене был изображен закованный в латы рыцарь, который, сидя на коне, скакал по лесу, на другом – прекрасная дама, ожидающая его под сенью дерев. Марина бросилась между влюбленными, разлучив их, в то мгновение, как в комнату кто-то вошел. Но кто?
Развернувшись, она приникла к щелочке. Мелькнула мысль, что подслушивание и подглядывание входит у нее в привычку, однако это не остановило Марину. О, да это Сименс ее так напугал!
Главный охотник на ведьм вошел с подносом, нагруженным яствами и бутылками. Конечно, время ужина! У Марины засосало под ложечкой: аппетит у нее никогда ни от чего не пропадал, а после пробежек туда-сюда по лестницам и подземельям еще и усилился. Но теперь неизвестно, сколько ей придется простоять здесь, в темной щели потайного перехода.
Макбет, теревший лапкой мордочку («Кошка моется – либо гостей, либо снег, либо дождь намывает», – безотчетно вспомнилось Марине), оторвался от своего занятия и поглядел на нее задумчиво. Может быть, он решил, что Марина приглашает его снова прогуляться по темным коридорам? Боже сохрани!