Страшное гадание

Арсеньева Елена

Впрочем, говоря это себе, она прекрасно понимала… О как понимала она, что этот внутренний голос есть не что иное, как самая настоящая, самая что ни на есть откровенная… ложь!

Как мучительно хотелось ей, чтобы он тут же схватил ее в объятия, зацеловал, восклицая, что не перенес бы ее смерти, что во всем раскаивается, что слепо верил Джессике, а теперь понял, как жестоко был обманут!.. Нет, конечно, возмечтать об этаком могла только Марина с ее склонностью тешиться китайскими тенями своего воображения. Ждать подобного от Десмонда – все равно что требовать от солнца, чтобы оно поменялось местами с луной. Нет, наверное, ей было бы довольно, ежели б он просто глянул на нее… глянул и тотчас отвел глаза. Но она бы успела прочесть в этом взгляде горечь, и вину, и раскаяние, и мучительную тоску, и жажду обладания…

Тоску? Раскаяние? Жажду обладания?! О господи…

Слезы вдруг так близко подступили к глазам, что Марина принуждена была резко вскинуть голову, чтобы они просто-таки не хлынули через край. Вот позорище было бы! Она ведь уже плакала перед Десмондом – не довольно ли с него? И она возблагодарила судьбу, когда Алан вдруг завозился, закряхтел, страдальчески поглядывая на Флору. Желание мальца было совершенно ясно, и Флора, которая до сего момента находилась в состоянии онемения и оцепенения, очнулась, встряхнулась и принялась выбираться из телеги.

Марина ринулась за ней с таким видом, будто непременно хочет помочь. Помогать, конечно, особой нужды не было, но не хотелось оставаться одной с мужчинами. Чего доброго, следующей на очереди у дознавателя Десмонда будет она сама.

Пожалуй, Марина еще не отдавала себе отчета в том, что хочет сделать, однако стоило ей зайти за можжевеловые кустики и на нужное время остаться одной, как она осознала: нет никакой надобности возвращаться к телеге. Наоборот – ей ни в коем случае не следует туда возвращаться! Ей нужно как можно скорее вернуться в замок, собраться – и исчезнуть оттуда. Чем скорей, тем лучше. Исчезнуть из жизни Десмонда!

Легко было давеча давать себе всякие клятвы: не покину, мол, венчанного супруга! А каково это будет – натолкнуться всей грудью на стену его ледяного равнодушия? Так и разбиться недолго. Вот и разбилось что-то в Марининой душе – вдребезги разбилось. Наверное, это что-то было сердце, потому что на его месте она сейчас ощущала лишь холод и пустоту. Ну что ж, хоть в этом они теперь сравнялись с Десмондом: у него-то сердца небось отродясь не водилось!

Марина осторожно выглянула из-за кустов. Флора всецело была занята Аланом. Марина сделала шаг и другой в глубь леса, пытаясь вспомнить, возле какого дерева оставила своего гнедого, как вдруг обмерла, почуяв спиной чей-то пристальный, немигающий взгляд.

Оглянулась, холодея, готовая закричать при виде нового врага, – и ноги у нее едва не подкосились от несказанного, почти невыносимого облегчения: на нее косился вороной конь.

Вороной! Это конь Десмонда. Как бишь его? Блэкки, что ли?

Она почмокала губами, от души жалея, что нет в кармане ничего, чем задобрить этого богом посланного конька: ни яблочка, ни хлебушка, ни осколочка сахарку. Впрочем, конь не отпрянывал, не ржал, не дергался, а вполне дружелюбно начал прихватывать теплыми губами рукав ее платья, когда Марина расхрабрилась настолько, чтобы его погладить. И он не выразил ни малейшего неудовольствия, когда она осторожно поставила ногу в стремя, а потом, в очередной раз помянув недобрым словом тяжесть своих юбок, взгромоздилась в седло. Марина схватила поводья, и конь, почуяв твердую руку, послушно пошел в глубь леса, огибая овраг, к дороге.

Она ожидала окрика, испуганного вопля Флоры, даже запаленного дыхания Десмонда за спиной, но с каждым шагом ощущала все большую уверенность, что ее безумное предприятие удалось. Сгущались сумерки, и они скрывали ее с каждым мгновением все надежнее. Решившись наконец оглянуться, Марина наткнулась взглядом на непроницаемую синевато-серую стену позади – и, вздохнув с облегчением, толкнула коня стременами, посылая его рысью.

Впервые за этот безумный день Марина улыбнулась. Какая удача, какая необыкновенная удача, что ей попался конь Десмонда, известный своей прытью! Теперь Десмонду нипочем ее не догнать. На всякий случай она не пожалела минуты, чтобы отыскать своего гнедого и, отвязав его от дерева, повести за собой в поводу. Ну вот, дело и слажено. Теперь у Десмонда, Джаспера и Флоры с Аланом «на все про все» – та заморенная клячонка, на которой Флора столь неудачно пыталась удариться в бега. Может быть, она и довезет всю компанию до деревни, но не раньше чем к полуночи. И за это еще надо будет спасибочки сказать! Так что у Марины никаких помех, чтобы добраться до замка, забрать кое-какие вещи, которые она сможет продать, чтобы оплатить дорогу, – и убраться восвояси. Десмонд вместе с нарядами щедро накупил ей хорошеньких безделушек, может быть, и не имеющих баснословной цены, однако же достаточно дорогих, чтобы собрать за них сумму не самую маленькую. И ежели он все это ей подарил, стало быть, она вправе и продать подаренное. Надо полагать, он не сочтет это воровством. Впрочем, когда Десмонд обнаружит ее бегство, будет уже поздно! В конце концов, он ведь не сможет выпрячь лошадь из телеги Флоры, предоставив раненого, беспомощную женщину и малое дитя прихотям судьбы. Все-таки он не подлец, чего нет, того нет.

И Марина с тоской поняла, что жалеет об этом… безумно, мучительно жалеет о том, что нет, не выпряжет Десмонд эту лошаденку, не воспользуется последним оставшимся у него шансом догнать свою беглянку жену, спасти то, что еще тлело, трепетало меж ними, оживить умирающее, содеять невозможное.

Нет! Не сделает он этого, с холодной ясностью призналась себе Марина – и наконец-то дала волю слезам… последним своим слезам о Десмонде.

Обитель смерти

Когда Марина подняла наконец исплаканные, измученные глаза, ей почудилось, будто едет она уже столь бесконечно долго, что перешла некую грань, отделяющую ее от дня нынешнего, и очутилась не то в завтра, не то во вчера, а может быть, вовсе выбилась из течения времени и оказалась в некоем мире постоянной печали, откуда ей теперь нет возврата… нет возврата!

Ветки уныло, тревожно перестукивались над головой, словно пугая, а может, пытаясь предупредить о чем-то. В полях выл и стонал ветер; река вся потемнела, ревела зверем, бешено била темной волной в берега. Небо наливалось ночью и непогодою.

Вечерний ветер донес до Марины запах дыма, и она встрепенулась. Остро захотелось есть. У нее с полудня маковой росинки во рту не было! Сейчас уже глубокая ночь, едва ли она дозовется кого-то из слуг, чтобы подали ужин. Придется, пожалуй, самой пойти на кухню и попытаться там что-нибудь отыскать.

Марина едва не хлопнула себя ладонью по лбу. Она ведь напрочь забыла о своем положении преступницы! Ни разу не вспомнила, что, едва она ступит на порог замка, ее могут снова посадить под замок, а то схватить и отправить прямиком в приказную избу, или как это здесь называется? В тюрьму, словом. Пусть Хьюго и Линкс признались в преступлениях, но это было где? В лесу, и люди, слышавшие эти позорные, хвастливые признания, тоже остались в лесу. Обелить Марину в замке некому, ибо она старательно позаботилась о том, чтобы Десмонд не скоро сюда попал. И, стало быть, весь Маккол-кастл в распоряжении Джессики.

Вот странно! За все время пути она ни разу не вспомнила о Джессике. Бог весть почему укоренилось в ее мыслях убеждение, что сия опасная, словно змея, особа сбежала из замка. Казалось, Десмонд не может быть так глуп, чтобы отправиться невесть куда, оставив тылы свои открытыми неприятелю. Но бог его знает, Десмонда, ведь он так охотно верил во все гнусности, возводимые Джессикой на Марину, что, может быть, и по сю пору не избавился от остатков прежнего доверия к ней… Нет, лучше перестать думать обо всех этих макколовских делах, иначе из них никогда не выберешься, не перестанешь перебирать бесконечные «если бы» да «кабы» и размышлять, что могло быть, как сложилось бы все в их с Десмондом жизни. Все равно, твердо знала Марина, ей не было бы в замке счастья, поскольку не живет оно в подобном месте. Оно улыбается – время от времени… разве что тем улыбается, кто здесь родился и вырос, кто принадлежит замку всецело.