Страшные сказки для дочерей кимерийца
Шрифт:
Когда Конан начал склоняться к мысли, что, наверное, все же свернутая голова — самое удачное решение этой проблемы, тварь застонала еще раз. Так же беззвучно и горько.
И вот тогда-то жрецы, до того валявшиеся безучастными полутрупами по всему дому (как позже оказалось — и не только!), начали проявлять некие признаки жизни. Они вяло шевелились, поднимались и ковыляли — или даже просто ползком подтягивались — к внутренней галерее.
Стражники отбрасывали их, поначалу довольно активно, сдерживаемые лишь приказом Конана «не убивать». Жрецы не сопротивлялись. Только упрямо ползли к дверям зала, в центре которого бывший варвар из Кимерии
Вот тогда-то Конана и осенило. Сильно так осенило.
Киммерийцу даже показалось, что треснули его довольно чувствительно чуть повыше затылка. Не иначе как кто-то из богов, раздосадованный скудоумием жалких людишек, вмешался и мысль свою вниз кинул. А она, пока с заоблачной высоты падала, такою тяжелою сделалась, что, будь на месте короля Аквилонии кто с менее крепкой головой, развалилась бы его черепушка от божественной подсказки, словно гнилой орех.
А Конану — ничего. Моргнул только.
Да приказал гвардейцам отступить внутрь зала. А сам подумал — очень отчетливо так подумал! — что если жрецы переступят порог, он свернет мерзкой птичке шею. Вот так вот просто, возьмет и свернет, слова худого не говоря. И все дела.
Новый беззвучный стон прокатился по костям неприятной дрожью. И фигуры в белых и переливчато-синих балахонах, уже качнувшиеся было вперед, остались в коридоре. Так и не переступив обозначенной мысленно границы.
Тогда Конан подумал еще. Крепко так подумал. Внятно.
О том, что он хочет говорить со всеми почитателями Золотого Павлина. Сколько бы их ни было в этом забытом всеми приличными богами городишке. И хорошо бы этим самым почитателям поторопиться, потому что терпение его не безгранично.
И стал ждать…
***
Они вошли медленно и осторожно, словно двигались во сне или под водой. Меньше двух десятков — в белых и синих хламидах, остальные — в повседневной одежде слуг, ремесленников и даже купцов. Лица одетых в ритуальные цвета выражали покорную обреченность, на физиономиях прочих в разных пропорциях смешались отчаяние, злость и паника. Вряд ли хоть кто-то из них оказался бы здесь, будь на то его воля. Но, похоже, противиться зову божества никто из них не мог.
И хорошо.
Потому что иначе пришлось бы опять обращаться к услугам опытного Зураба…
— Я — Конан, король Аквилонии. И я сверну этой птичке голову. А потом зажарю на медленном огне и накормлю вас ее потрохами, если мне не понравятся ваши ответы. А может быть, даже и живьем зажарю. Если случится так, что ваши ответы мне не понравятся очень.
Он обвел разношерстную толпу тяжелым взглядом, проверяя, все ли поверили. Судя по многочисленным стонам и выражению отчаянного внимания на лицах — поверили все. И это тоже хорошо. Иначе пришлось бы действительно придушить кровожадную птичку, и никакие даже самые красивые в подлунном мире глаза со всей их горестной укоризной ее бы не спасли.
— Кто из вас главный?
Вперёд вышли двое. Оба не первой молодости, оба в жреческих одеждах. только разных. Да и сами разные очень. Один — в сине-золотой хламиде с белым поясом. Горделивая осанка. Лицо, привыкшее выражать лишь высокомерное презрение, никак не могло подобрать подходящую нынешней ситуации мимику. И, возможно от этого, красиво изломанные брови все сильнее смыкались
Второй был полной противоположностью этого гордеца. Он и стоял-то, скособочась и неловко перекосившись всем телом. И хламида его, когда-то белая, теперь была грязной и местами драной. Лицо его показалось киммерийцу смутно знакомым и внушающим непонятно чем вызванное уважение. Конан присмотрелся внимательнее.
И вспомнил.
Это был тот беспокойный, из внутреннего дворика, которого Клавий, помнится, копьем успокоил.
Ненадолго успокоил, видимо.
Один из приближенных охранителей, стало быть. Синее и белое одеяние, дневные и ночные жрецы. Двоевластие, значит, со всеми ему сопутствующими прелестями.
Понятно…
— Кто из вас знает жрицу по имени Нийнгааль?
Обладатель синего одеяния не снизошел до ответа, только еще презрительнее вздернул подбородок. Охранитель в когда-то белом осторожно шевельнул левым плечом, словно пожимая. Голос его напоминал шелест осенней листвы под ногами:
— Я не знаю такой. Может быть, это кто-то из младших, еще не прошедших ритуала окончательного посвящения… Или же она известна нам под другим именем. Многие меняют имена, приходя служить Золотому Павлину…
— Кто из вас занимается похищением жертв?
Похоже, этим вопросом Конан задел больную иерархическую мозоль — обладатель синего балахона аж взвился:
— Охотой занимаются младшие посвященные! Это их послушание, низшая ступень! Не дело высших приближенных, осиянных золотым пером, оскверняться подобным! Жертва должна быть особым образом приготовлена, прежде чем я смогу начать ритуал, а кто будет ее готовить, соблюдая все тонкости, если высшие жрецы позволяют себе пренебрегать прямыми обязанностями?! Да и жертвы… Разве же это — жертвы?! Все мельче и мельче с каждой луной! Разве этим прокормить настоящего бога?! На один клевок!..
Он фыркнул и демонстративно передернулся. На раненого собрата при этом не покосился даже. Но почему-то Конан остался в полной уверенности, что вся эта пламенная речь предназначена вовсе не задавшему вопрос Конану, а именно что обладателю грязной белой хламиды.
Впрочем, это он краем сознания отметил. Потом уже. А в первый момент все перекрыли слова о жертвах, которые с каждой луной становятся все мельче и… мельче.
— А ты у нас, значит, ритуал проводишь? — спросил Конан тихо и ласково. Очень тихо и очень ласково. И стоящий за его плечом Квентий вздрогнул, без труда опознав в этой ласковости высшую степень киммерийского бешенства. — Кормишь, значит… что же ты так плохо кормишь свое божество? Смотри, какой он у тебя… дохленький.
Он встряхнул Золотого Павлина, и тот, до этого все пытавшийся подняться и принять более удобную позу, безуспешно скребя когтями по кожаным варварским штанам, снова безвольно обвис, выставляя на погляд всем желающим свое чахленькое тельце с обвисшим розовым пузиком.
— Чахленький. тощенький... Давно, видать, не кормленный…
Конан даже дыхание придержал, произнося эту фразу. Так хотелось надеяться, что высокомерный жрец с возмущением подтвердит — да, давно не кормлен, голодает, бедолажка, потому что младшие послушники нерадивы. Тем более что и Нийнгааль они вроде как не знают, может, совпадения просто, совпадение и морок, и никто никого не распяливал на сером жертвенном камне. Хотя бы нынешней ночью…