Страшные сказки для дочерей кимерийца
Шрифт:
Но водились жрецы.
Трое в подпоясанных синим золотом белых хламидах устремились навстречу непрошеным гостям, воинственно размахивая уже знакомыми длинными трезубыми кинжалами, толкаясь локтями и чуть ли не спихивая друг друга со ступенек в стремлении добраться до врага первым.
— Живыми! — рявкнул Конан своим и чужим гвардейцам, дождавшись, пока трое охранителей сна, безбожно пихаясь, выберутся из люка и освободят дорогу. Он не собирался задерживаться и здесь.
Отпихнув с пути попытавшегося было перегородить проход своим тощеньким тельцем охранителя, Конан ссыпался по лестнице вниз со стремительностью и неукротимостью
А вот, кстати, и они. Даже искать не пришлось.
Двое оставшихся ожидали Конана внизу, в шаге от последней ступеньки. С уже надоевшими чуть ли не до тошноты трезубыми саями наперевес — да что они тут, другого оружия не знают, что ли?!
Они стояли, застыв неподвижными изваяниями с двух сторон темной арки. Кристаллы над ними сияли особенно ярко — слева холодным голубым огнем, справа — теплым желтовато-оранжевым. Очевидно, жрецы-охранители ждали, когда Конан спустится с последней ступеньки и окажется как раз между ними, чтобы напасть одновременно, сразу с двух сторон. А что? Могло бы и сработать. Если был бы тут кто другой, а не король Аквилонии, подобные наивные хитрости еще в ранней юности на завтрак кушавший даже без лепешек и соли…
Конан не стал спускаться по последним шести ступенькам и изворачиваться, принимая заранее проигрышный бой. Вместо этого он раскинул руки и прыгнул.
Будучи опытным бойцом, киммериец все рассчитал верно — жрецы не успели вскинуть кинжалы на должную высоту. Ему даже меч не понадобился — рук хватило. Для того, чтобы припечатать злополучных жрецов к каменной стене затылками — со всего размаху огромного тела, прыжком с высоких ступенек еще и усиленного.
У левого охранителя лязгнули зубы — мощное предплечье киммерийца пришлось ему как раз под подбородок. Правый был повыше, и его огрело аккурат поперек груди, вышибая из нее воздух. А затылками о камень после этого они оба приложились уже одинаково.
Сам же Конан о стену не ударился — как раз вписался в полутемный проем под аркой и рухнул на высокую гору шкур и что-то мягкое.
Мягкое пискнуло и слабо затрепыхалось.
Конан и сам не понял, как оказался на ногах — уж больно противным было это теплое и мягкое шевеление. Его просто отбросило — не столько опасением, сколько отвратностью. Но вцепившихся в мягкое и теплое пальцев он при этом не разжал — еще чего!
Поднялся, сжимая в руке нечто, вяло подергивающееся. Шагнул к свету.
И выругался, помянув не только преисподние Зандры, но и всех его демонов поименно.
Это не было похоже на птицу.
Это вообще ни на что не было похоже!
***
— Так вот он какой, Золотой Павлин Сабатеи… — в голосе Эрезарха омерзение мешалось с любопытством.
И Конан его понимал.
Если это и было похоже на какую-то птицу, то, скорее, на ощипанного и уже даже частично ошпаренного стряпухой гусенка, помершего от длительной голодовки. Перышки редкие, облысевшее розовое пузико отвисает дряблым мешочком. Ребра пересчитать можно, даже не щупая! Глазки мутные, пленкой подернутые. Перья, где и сохранились,
Мда.
Хвост…
То перо, с как будто на самом деле живым глазом, оно ведь действительно из хвоста этой твари оказалось. Хвост у нее был воистину роскошным, из полусотни или даже более перьев, веером распушенных. И каждое — глазом увенчано.
Глаза смотрели на Конана с немым укором, временами помаргивая. Два левых крайних даже пустили вполне натуральную слезу.
И от этих пристальных неотступных взглядов ко всему, казалось бы, привыкшему аквилонскому королю делалось не по себе. Во всяком случае, взглядом с павлиньим хвостом он старался не встречаться. И то правда — чего на хвост пялиться? Лучше уж за клювом приглядывать.
Клюв действительно золотым оказался. Да вдобавок еще и усеянным множеством мелких и острых зубов, мерзость какая!
Оставленная без присмотра тварь так и норовила цапнуть за что ни попадя, и киммериец, на руках которого уже алели свежей кровью тонкие царапины, на всякий случай держал ее на весу, за горло, ухватив под самой головой. Как ядовитую гадину.
Магии в этой пакости было тоже чуть. Вот, например, когда схватил ее Конан за горло в подвале, показалось ему, что застонал кто-то. Жалобно так, но совершенно беззвучно. Стон тот не ушами воспринимался, а словно бы сразу всем телом, до костей пробирая. И столько тоски в нем было, что жить не хотелось. Даже Конан почти что разжалобился, но вовремя опомнился и взял себя в руки. А заодно и птичку — за горло и поплотнее.
Что интересно, жрецы этот стон тоже услышали. И попадали замертво, оружие побросав. Нет, не поумирали они, и даже сознания не потеряли — просто им всем тоже словно бы жить расхотелось. Так и лежали, ни на что не обращая внимания, с широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами.
Поначалу, во всяком случае, только лежали…
***
— Сколько их там уже собралось?
— Почти полторы сотни. — Эрезарх поежился, скривился и покачал головой, словно удивляясь, что в его славном городе оказалось столько служителей людоедской птички.
Они начали подходить сразу же, как только Конан приволок в верхний зал несколько мягких шкур, бросил их на ступенчатый постамент в центре и удобно там расположился, одной рукой зажимая шею Золотого Павлина, а другой почесывая темечко в рассуждении о том, а что же делать дальше?
Непосредственная угроза пленением пакостной птички была устранена, но как отыскать в огромном городе маленького ребенка? Плюс далеко не маленькую женщину, которая явно не желает быть отысканной
Глава 27
Снова обыскивать все дома, прикрываясь королевским указом? Назначить большую награду? Обратиться к местному колдуну? Пусть, скорее всего., результат и будет равен предыдущему (то есть практически нулевой), но ничего не делать куда труднее, хотя и понимаешь всю бесполезность. Но надо же что-то... надо же. Хоть что-то.
Да и с тварью этой тоже что-то делать надо. Свернуть мерзкой пташке шею не поднялась рука — уж больно жалко та выглядела, и сама тварюшка, и головенка ее ощипанная, да еще глаза эти… Но и не отпускать же ее, после стольких-то хлопот? Да и людоедка все же, как ни крути, отпустишь — снова мирные шемиты пропадать будут…