Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)
Шрифт:
Вообще красота неземная. Кувшинки, цапли, деревья в воде.
— Американцы не любят природу, — вдруг сказала девочка Лорочка.
Мы все молча переглянулись.
Первый из увиденных нами аллигаторов вылезает на берег, чтобы съесть кусок пирога с черникой, который я ему бросаю. Хвостатый, полтора метра, шустрый и опасный. Вылезает и от всей души пердит. Габи хлопает в ладоши. Счастье ее не знает пределов. Ах, если бы она знала, что это сигнал к нападению!
— Как там у вас в России решается проблема с черными и латиносами? — собрав все свои знания, спрашивают меня два брата-дебила.
Не
— Возьмем их на понт! — кричит нам Дональд. — Аллигаторы боятся шума!
Схватившись за руки, мы начинаем дико орать первое, что приходит в Америке в голову:
— Happy birthday to you!
Аллигаторы еще шире открывают рты. Увы, не от удивления! На бреющем полете с холодной кровью они атакуют вьетнамского ветерана. Тот, в последний момент вспомнив Вьетнам, впивается одному из них в горло. Поздно! Нет ветерана! Аллигаторы налетают на братьевдебилов. Те, по опыту школьных драк, оказавшись в меньшинстве, честно поднимают руки вверх. Аллигаторы четвертуют зубами дебильных братьев. Питер Феррен отбивается кларнетом; он обещал нам на закате исполнить Гершвина. Земноводные негодяи проглатывают кларнет. Они откусывают седеющую диссидентскую голову Питера Феррена. Тот умирает со словами «Бертольд Брехт».
Лора Павловна! Милая! Прыгайте за борт! Лора Павловна хочет нырнуть с кормы. Аллигаторы ловят ее в прыжке, похожем на уже облупившиеся советские скульптуры пловчих вдоль Москвы-реки. Они подхватывают ее и, подняв высоко в воздух, бросаются ею, как дельфины — мячом. Она летает между ними, сжимая руки, как святая. Больно на это смотреть! Аллигаторы, натешившись добычей, хищно проглатывают Лору Павловну. Съедают вместе с ковбойской шляпой и православным крестом на груди (мой давнишний подарок).
Наконец, сорвав с Габи одежду, глумливо похрюкивая, словно Гришки Распутины, аллигаторы потрошат оголенную немку с черным лобком и номером 1968 между лопаток. Она не должна как «образ врага» выжить и низким голосом визжит:
— Der Tod ist vulgar!..
Море крови.
— Папа, ружье!
Дочка выхватывает со дна лодки крупнокалиберный ствол. Счастье, ты назвала меня папой! Внезапные слезы мешают мне временно видеть противника.
Меж тем аллигаторы, описав в светло-оранжевом предзакатном воздухе круг, хотят сожрать маленькую собачку вьетнамского ветерана по имени Никсон, но мы с американской дочкой даем сокрушительный отпор. Я палю без остановки из крупнокалиберного ружья. Паф! Паф! Паф! Разорванные куски аллигаторов падают в озеро, один за другим. Никсон понимающе лает. Я поправляю свои темные очки от Трусарди, купленные в прошлом году в Венеции, и закуриваю, пользуясь бензиновой зажигалкой. Мы definitely в восторге друг от друга.
— Дочка!
— Папа!
— Ну, как ты?
— I am fine!
— Ну, слава Богу!
Через пять минут Лорочка уже забывает о съеденных маме, братьях и диссиденте, берет Никсона на руки, и мы с ней уезжаем на джипе поужинать в ресторан. Я заберу ее в Москву. Вместе с Никсоном.
— Путешествия учат тому, — говорю я Лорочке в ресторане (мы едим вкусных вареных крабов), — что природа красива, а люди глупы. Они обладают бесконечным запасом глупости. Остается либо манипулировать, либо сочувствовать, либо махнуть рукой. Переделать ничего нельзя. Иначе люди разучатся играть социальные роли. Каждый глуп по-своему. В этом разнообразие.
Она не верит. Не понимает значение слова stupid. Но когда начинает играть ресторанный оркестр, она, словно в грезе, встает и подходит к сцене и танцует рок так, как никто на Волге его не танцует. В глазах у нее — золотые рождественские пальмы. На лице — вечное Рождество.
— Как тебе было там, в притоне малолеток?
— Каком притоне? — спросила Лорочка.
— Мне Ольга сказала.
— Ольга, как все русские, преувеличивает. У них болезненное воображение.
— Разве тебя не домогался твой псевдопапочка-негр?
— Нет.
— Но он мне сказал, что спал с тобой.
— Спал, но не трахал. Он был добрый, — она всхлипнула. — Кто-то его убил.
Плантации, усадьбы, призраки. Призраки по ночам страшно кричат. Страшно кричит и плачет призрак Габи. Люди ходят с ружьями. Много дичи и призраков. Негры — совсем другое. Иначе двигаются, говорят, смеются, живут. Смеются во весь рот. В них нет мертвечины. При ходьбе шевелят всем телом. Они — глазастые. После всех этих рек я стал к русским относиться более снисходительно. В них все-таки тоже есть что-то живое.
Я принимаю решение воскресить Габи. С этой целью еду в Новый Орлеан на старое кладбище. Покойники висят в воздухе в мраморных надгробьях на случай наводнения. Поклоняюсь культовой могиле королевы вуду Марии Л. Три креста, три цента (от меня) и губная помада (это все, что осталось от Габи) как жертвоприношение. В центральной вудунской аптеке города покупаю специальный воскресительный крем. Жирно намазываю на фотографию Габи. Пятнадцать процентов жителей Нового Орлеана практикуют вуду.
По ночам в ночных клубах я слушаю джаз, утром в Caf'e du monde пью с Лорочкой «кафе о ле». Она читает брошюру цифровой религии.
«Дети — не собаки, — читает она вслух. — Их нельзя дрессировать, не учитывая того, что они — те же самые мужчины и женщины, только не достигшие зрелого возраста». А ты здорово написал! — говорит она.
— Это глупость, — говорю я.
— Мы в школе не проходили этого слова, — хихикает она.
— Может, ты плохо учишься в школе?
— Я — первая в классе по успеваемости, но не по поведению.
Она забирается ко мне в постель.
— Отец, почему ты целуешься так по-старомодному?
Я гоню ее прочь.
— Двадцать процентов американских отцов спят со своими дочерями, — говорит Лорочка. — Я тоже хочу!
— Уйди, несчастье!
— Двадцать пять процентов американских гинекологов спят со своими пациентками, — говорит Лорочка, возбуждая меня своими коротенькими пальчиками. — Твой хуй — сплошной волдырь от дрочки! Противная Габи!
— Лорочка, девочка, что ты со мной делаешь! Я завязал! Не надо! Ай! Ты что? Я улетаю.