Страсть сквозь время
Шрифт:
Эта мысль причинила такую боль, что по телу прошла мучительная судорога.
— Тебе холодно? — спросил лежащий рядом мужчина, почувствовав, как она вздрогнула, и Лидия рванулась к нему, как замерзший рвется к огню, у которого можно отогреться. Но сейчас она искала в объятиях Марше не наслаждения — это она уже получила от него, получила даже против своей воли, почти с ненавистью к себе и к нему, — сейчас она искала унижения.
Она толкнула его на спину и склонилась к нему. Приникла к его бедрам, играя грудью и губами с его плотью. Марше застонал.
Стоны Алексея, с которым она играла так же! Они звучали в ее ушах, и Лидия, как ни старалась, не могла изгнать их из памяти.
А с Ириной? Каков он с Ириной? Наверняка учит ее тому, чему научила его Лидия! И всматривается в ее искаженное страстью лицо так же, как Лидия всматривалась в его лицо… как сейчас она всматривается в лицо Марше… как смотрит в ее лицо он…
Не выдержав бесстыдных, изощренных ласк, Марше опрокинул Лидию на спину и слюбился с ней с какой-то особой, исступленной, почти яростной страстью. Все смешалось в ее сознании. Лицо Алексея то и дело всплывало перед глазами, и тогда она нарочно поднимала сомкнутые истомой ресницы, чтобы снова и снова смотреть на Марше. Она и смущала, и сводила его с ума этим неотступным взглядом. Он смотрел на нее, и вновь словно бы раскаленное золото лилось на Лидию из его глаз.
Алексей и Ирина, она и Марше… Иногда ей чудилось, будто эти четыре нагих тела сплетаются на широкой кровати, водруженной посреди кабинета покойного Гаврилы Иваныча. Играли всполохи огня в печи, играли золотые блестки на ключе… на том самом ключе! Лидия знала, что она как бы закрыла для себя на этот ключ очень многое, что она прощается сейчас со всем, что было для нее — любовь. Она и проклинала эту любовь, и унижала ее… чтобы легче отторгнуть. Сейчас она уже не уворачивалась от наслаждения, которое щедро и умело расточал для нее Марше, она жадно ловила каждую каплю телесного восторга, растягивала его вкус, смаковала, как драгоценное вино, и не сдерживала стонов блаженства, когда они оба захлебнулись наконец своим извержением.
— Если бы я мог, я никогда не расставался бы с тобой, — долетел через какое-то — казалось, бесконечно долгое время — его голос. — Я взял бы тебя с собой в Москву, потом во Францию. Но ты не выдержишь тягот пути. Я не хочу подвергать тебя таким мукам, как те, которые нам предстоят. Кроме того… кроме того, у меня есть во Франции невеста. Мы связаны словом, а я человек слова. Я поклялся, что не расстреляю этого русского офицера, что буду драться с ним на дуэли, — если, конечно, смогу держать оружие после поединка со Сташевским, который может меня не убить — ведь ты предсказала мне возвращение домой! — но ранить… И хоть я не верю, что русский убьет меня на дуэли, но он тоже может ранить меня… В любом случае, состоится дуэль или нет, в любом случае, останусь я жив или нет, — он получит свободу.
— И ничто не заставит тебя изменить слову? — спросила Лидия.
Она хотела приподняться на локте, чтобы заглянуть в глаза Марше, уловить, правду он говорит или лжет, но боялась пошевельнуться, чтобы не спугнуть надежду, которая ожила в ней от его слов.
— Ничто и никогда. Мои солдаты получат приказ отпустить его восвояси при любом исходе нашего поединка. Да ты, я вижу, не веришь мне? — насторожился ее молчанием Марше. — Ну так я поклянусь. Я клянусь тебе Марией. Это имя моей матери, моей невесты и Пресвятой Девы. Этих трех женщин я уважал и ценил больше всех живых существ на свете. Это было святое для меня имя — но теперь к нему присоединится имя любимой женщины. Твое имя, Жюли.
И он снова приник к губам Лидии — так стремительно и пылко, что она даже не успела сказать, как ее зовут на самом деле. А потом подумала, что и не нужно ему знать этого. Зачем?..
Наконец Марше уснул. Он уснул, крепко обнимая Лидию, и она долго лежала в кольце его рук, бездумно улыбаясь и хмурясь бездумно, слишком измученная духовно и физически для того, чтобы злиться, или проклинать, или тосковать. Все, на что были направлены силы ее ума и души, было — не уснуть. Спать ей было нельзя, никак нельзя.
Наконец руки Марше ослабели, и Лидия поняла, что он забылся накрепко. Теперь можно было вставать.
Она сползла с постели и накинула на себя одну только рубашку. Ее чудное голубое платье на зеленом чехле валялось на полу, и чулки, и панталоны, но Лидии и в голову не пришло их поднять. Зачем? Ничто из этого ей больше не пригодится!
Никогда.
Она оглянулась на спящего Марше и удивилась тому, что не чувствует ни злости, ни ненависти к этому человеку, который разрушил все ее мечты. Он не виноват. Он просто орудие судьбы! Если бы они встретились в другое время, в другом месте…
Да! И еще с Алексеем встретиться бы в другое время и в другом месте!
— Adieu! — прошептала Лидия и вышла.
Прощай… Прощайте все!
У двери стоял часовой, он схватился было за ружье, но при виде ее полуобнаженной фигуры только тихо хмыкнул и вытянулся во фрунт, не решившись задержать любовницу своего лейтенанта.
Лидия поднялась во второй этаж и дошла до своей комнаты, минуя дремлющих часовых, которые стояли у лестницы (по большей части солдаты спали в зале первого этажа вповалку, охраняли они только главную лестницу), но они после сытного ужина осоловели и почти не обращали внимания на ее невесомые шаги. К тому же они тоже знали, кто такая Лидия, то есть Жюли…
Итак, она вошла в свою спальню и приблизилась к сундуку. Нажала на потускневший гвоздик, украшающий крышку. Гвоздик чуть приподнялся, она вытащила его, и крышка легко сдвинулась. Сбросив рубашку и дрожа от холода, Лидия торопливо переодевалась. Ее белье и колготки, ее свитерок и юбка. Кое-как пригладила волосы. Наклонилась и пошарила под своей кроватью. Туда она закинула утром туфли — свои туфли! — потому что они совершенно не шли к бледно-голубовато-зеленому великолепию ее платья. Но теперь снова пришло время их надеть. И епанча… ага, вот она валяется, по-прежнему вся в сене, как и любимое бархатное платье.
Лидия завернулась в плащ и снова вышла в коридор. Дверь на черную лестницу была рядом, и она неслышно спустилась по ступеням. Шагнула к двери, ведущей во двор, и запнулась на пороге, потому что рядом выросла высокая фигура.
Это была Фоминична.
Лидия испуганно отпрянула, однако нянька не шелохнулась, не подняла крик.
Мгновение они молча стояли рядом, потом нянька медленно, тяжело опустилась на колени, склонила голову. И замерла, не проронив ни звука.
То ли боялась нарушить ночную тишину, то ли была не в силах сказать то, что хотела.