Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
При этом Фёдор Иванович, взяв на руки дочь, в то же время привлёк к себе жену и нежно её обнял.
«А ведь Фёдор в самом деле счастлив, — подумал Николай, вспомнив их первую встречу, когда брат только женился, — Ах, если бы сейчас его увидели маменька и папенька, какое бы они получили истинное наслаждение! Но кажется, Фёдор только недавно им сообщил о том, что женат. И почему не решался, скрывал, когда всё так хорошо? Увы, я, холостяк, могу лишь завидовать судьбе брата».
Братья Тютчевы последний раз встречались лет пять назад, когда старший, получив отпуск, по настоянию маменьки посетил Мюнхен. Тогда перемена в жизни Фёдора была как бы ещё зыбкой, и он не решался признаться в своём намерении обзавестись
Примерно год назад капитану Главного его императорского величества военного штаба Николаю Тютчеву была предоставлена длительная служебная командировка в Вену. И поскольку до столицы Австрии было, что называется, рукою подать от столицы Баварии, братья знали, что они обязательно встретятся вновь.
Особенно уповала на новое свидание Нелли, которой Николай понравился со дня их знакомства. Был он не просто старшим — да и что значит разница в два года? — но, главное, более спокойным, как говорится, уравновешенным человеком. Эти-то качества особенно ценил в Николае Фёдор. И характер Николая, как совершенно точно определила Нелли своим женским чутьём, мог оказаться единственно необходимой теперь опорой Теодору.
«Я пишу вместо Теодора, дорогой Николай, — сообщала совсем недавно Нелли в своём письме деверю. — Вот уже несколько дней, как Теодор собирается писать вам, но важные дела не оставляют ему ни одной свободной минуты. За неимением лучшего, я отвечу вам на ваше любезное письмо, в котором вы обещаете приехать к нам, и расскажу, что у нас происходит.
Друг мой, я не стану говорить о том, как рады мы предстоящей встрече с вами; мы уже так давно желаем этого! Вы знаете, Теодор положительно нуждается в вас время от времени, чтобы набраться новых сил. Последнее время он особенно часто хворал и потому был грустен и меланхоличен. Вы умеете его развлечь, поднять его настроение; я же умею только быть глупо печальной вместе с ним. И потому сколько раз я вздыхала о вас, задолго до того, как осуществление моего желания стало возможным. Так приезжайте же, брат мой, вы будете самым желанным гостем и, умоляю, не допускайте, чтобы какие-либо соображения помешали вам, ведь эту счастливую случайность никак нельзя упускать. Я убеждена даже, что само Провидение посылает вас к нам на помощь, чтобы поддержать в тревогах и сомнениях, обступающих нас со всех сторон».
— Ну что, Николушка, какие вести из Вены, Варшавы, Берлина? Какие новые политические известия ты мне привёз? — набросился на брата с вопросами Фёдор Иванович, когда они из детской прошли в гостиную.
Элеонора рассмеялась:
— Я так и знала: сонливец пробудился, и теперь его не остановишь. А без вас, дорогой Николай, мой муж пребывал в настоящей апатии. И даже написать вам никак не соберётся. Для него, видите ли, каждый раз день оказывался слишком коротким. Вот погоди, словно говорил он мне всем своим поведением, когда станет в сутках не двадцать четыре часа, а более, тогда у меня на всё хватит времени. И вот стоило вам появиться, он преобразился.
И в самом деле, какими только вопросами не забросал Фёдор Иванович брата! И все — о делах политических, о настроениях умов в Вене и других столицах. Впрочем, проскальзывала и ирония: да какой прок от всех этих умов, кои теперь вершат международные дела в европейских столицах? Для себя лично каждый, без сомнения, извлекает выгоду, стремясь на публике проявить собственную персону с наивыгоднейшей стороны. Народам же и государствам от таких сотрясений воздуха никакого проку. Впрочем, Англия, та не только умеет болтать, но и обрести для себя пользу. Вот и он, Николай, вовлечён в какую-то комиссию по переговорам. Дай Бог, чтобы сия говорильня, по всей видимости запутанная и нудная, длилась бы подолее — можно будет здесь и в Вене видеться
Расспросам и разговору не было бы конца, если бы Элеонора не напомнила мужу, что в миссии его ждёт Потёмкин и неприлично опаздывать, тем более что милейший Иван Алексеевич вскоре покидает свой пост.
— Вот первая причина, по которой я хотела вас повидать, дорогой брат, — решилась Элеонора, когда муж вышел из дома. — Потёмкин назначен в Гаагу. Это одна из самых крупных неприятностей, какие только могли нас настигнуть. Что же будет теперь с Теодором, кто проявит заботу о таком безрассудном и не способном побеспокоиться о себе человеке, как мой супруг? А положение, в котором мы очутились, совершенно несносное.
В своих письмах к Николаю Элеонора уже успела рассказать о том, в каких стеснённых денежных обстоятельствах они оказались с тех пор, как поженились. Скромного жалованья Теодора явно недостаточно, чтобы вести дом. А расходы растут, поскольку стала расти семья. Соответственно растут долги.
— Вот отчего то подавленное состояние, в коем находится теперь Теодор, — произнесла Элеонора, — А вы лучше других знаете натуру собственного брата: если Теодор чем-либо задет или предубеждён, расстроен, он уже сам не свой. Его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или, напротив, хмурое молчание — всё искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что этим он производит неприятное впечатление и ещё больше вредит себе. Но, слава Богу, милейший Иван Алексеевич Потёмкин был по-отечески чуток к Теодору. Можно перебрать весь дипломатический корпус, но другого столь же безупречного джентльмена не найти.
Элеонора рассказала, что ей стало известно, с какой настойчивостью Потёмкин ходатайствовал перед министерством, дабы улучшить положение их семьи. В своём послании графу Нессельроде он писал, что не только искреннее участие в судьбе господина Тютчева побуждает его обратить внимание на сего дипломата, но также соображения о пользе его государственной службы. Со временем редкие дарования этого чиновника, убеждал он вице-канцлера, послужат на пользу державе. И лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований.
Коротко говоря, речь шла о прибавке жалованья. Но министерство молчало. Тогда любезный Иван Алексеевич направил графу Нессельроде ещё одно письмо с настойчивым напоминанием о судьбе своего подопечного чиновника.
«Если бы причины экономического характера оказались непреодолимым препятствием к повышению оклада, получаемого гг. Крюденером и Тютчевым в качестве 1-го и 2-го секретарей, — писал посланник своему начальству, — но предоставилась возможность осуществить это повышение, хотя бы для Тютчева, посредством сокращения жалованья, причитающегося мне по занимаемой должности, я был бы чрезвычайно счастлив. Скромность его содержания совершенно не соответствует расходам, к которым его вынуждает положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по должности, но и в силу личных его достоинств.
Подобная милость помогла бы ему выбраться из состояния постоянной нужды, на которую его неизбежно обрекает недостаточность средств; кроме того, она была бы для него и лестным поощрением в карьере, к которой, как я уже почёл своим долгом заметить вашему превосходительству, у него есть способности; тем не менее за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от министерства».
— На место Потёмкина будет прислан теперь князь Гагарин. — Голос Элеоноры совсем сник. — Однако, говорят, его обхождение сухое и холодное. Что же ожидать в сём случае Теодору, коли и ходатайство такого заботливого начальника, как господин Потёмкин, осталось без ответа?