Страсти Евы
Шрифт:
– Скрытничать - это тоже часть плана, Гавриил?!
– расхожусь я в неуправляемой истерике после разговора с Никитой.
Не отдавая отчет действиям, я сгоряча даю ему звонкую пощечину. Мои поломанные ногти случайно расцарапывают его шрам на скуле. Со смиренной отверженностью Гавриил прикрывает дрожащие веки, вне сомнений, сильно оскорбившись. Шокированная собственной жестокостью, я бросаюсь к нему с отчаянными поцелуями в ушибленное место. Гавриил вздрагивает, но не отворачивается и не отталкивает меня.
– Заслуженно, ангел мой, - не браня,
– Снимай скорей оберег, я облегчу твои страдания. Твое искалеченное тело и сломанный мизинец меня просто убивают.
Мои первые болевые ощущения, когда его ладонь опускается на мой лоб, приравниваются к ожогу, но достаточно быстро кожная горячка улетает прочь.
– Низкий тебе поклон, Гавриил, за все, что ты сделал для меня и для брата, - от всего сердца говорю я, но мой голос тонет в дробных раскатах грома.
По наитию мы одновременно переводим взгляд на обвисшую брюхатую тучу, и у нас у обоих отваливается челюсть. С севера в нашу сторону надвигается армия Германа Львовича с полусотней отборных солдат. С востока в не меньшем объеме прибывает войско полковника Уилсона.
– Грядет страшная Война!
– потусторонним тоном освещаю я картину мира, как если бы в мое тело вживился Страж Жизни.
– О чем ты, Ева?
– остолбенело смотрит на меня Гавриил.
Мой краткий пересказ пророчества Стража Жизни на инициации заканчивается колючей резью в желудке. Я складываюсь пополам, обхватывая руками живот.
– Детка, тебе плохо?
– тревожится Гавриил, забирая мои волосы назад.
– С антидепрессантами что-то не то…
Меня мутит так, что мир в глазах расплывается, однако избавиться от отравы не получается. С врачебной профессиональностью Гавриил сует мне два пальца в рот, и, как из мешка, я вытрясаю из себя содержимое желудка. Он придерживает меня за поясницу, чтобы я не свалилась в лужицу с остатками красно-белой пилюли.
– Финкельштейн, сукин сын, я тебя четвертую!
– зло рычит он, видимо, углядев в препарате имя его распространителя.
– Больше не пей эту дрянь. Таблетки не прошли тестирование и в продажу не вышли. Тебе лучше, ангел мой?
Принудительная очистка организма полностью доказала эффективность. У меня даже голова просветлела. За отсутствием каких-либо средств гигиены я снимаю пояс от чулок и привожу им себя в порядок.
– Значительно, - стыдливо проговариваю я.
– Извини, что доставила тебе столько хлопот.
– Чтобы я больше этого не слышал!
– грозно отрезает Гавриил.
– Что естественно, то не безобразно. Забудь о прошлой жизни. Выродок Спенсера заплатил жизнью за все, что сделал с тобой и твоей психикой.
Первого января вся мировая пресса изобиловала заголовками: «За день до Нового года двадцатилетний сын мультимиллиардера Спенсера Уайта скончался от передозировки героина на своей яхте у берегов Сицилии».
С колоссальным трудом я возвращаю челюсть на место:
– Ты убил его?
– Не велика потеря, Ева, - невозмутимо
– Этот сукин сын при жизни кололся и совокуплялся со всеми подряд, избивая и насилуя еще совсем молоденьких девочек и мальчиков Он, мать его, швырялся деньгами из казны Ордена направо и налево. Узнав о том, что он тебя унизил, я сделал ему предложение, от которого нельзя отказаться. Он струсил и свел счеты с жизнью. Теперь Люк Уайт мой вечный должник.
Сколько мертвых душ на счету у Гавриила, раз он так непринужденно беседует о столь ужасных вещах? Впрочем, лукавить я не буду - заступничество мне более чем приятно, хотя способы у моего любимого мужчины по-волчьи жестокие.
– И какое предложение ты сделал «постельному клопу»?
– В служении мне наемником от него будет больше прока, - просто пожимает плечами Гавриил и стягивает с себя мотоциклетную куртку, под которой остается черная футболка с кроткими рукавами.
– Одевайся, ангел мой. В пяти минутах ходьбы наискосок есть Врата. Мы переместимся туда, где я оставил свой мотоцикл.
Он легко подхватывает меня на руки и разворачивается в сторону леса.
ЛЕС!
– Остановись!
– взмаливаюсь я.
– Что не так, Ева?
– В лесу живут они….
Исподлобья Гавриил награждает меня странным взглядом, но скорость шагов не уменьшает:
– Ангел мой, ну какие еще они?
– Мертвецы!
В какой-то степени я понимаю как, должно быть, глупо звучат мои слова.
– Уверен, что они – это плод твоего разыгравшегося воображения из-за таблеток, - с рутинным скептицизмом подчеркивает Гавриил и смело заходит в лес.
– Если они поужинают нами, в этом будешь виноват ты.
– Не бойся, они не посмеют нас тронуть.
– Ага, значит, ты их все-таки видел!
– в смятении ловлю я его на слове.
Гавриил закатывается громким хохотом, откидывая голову назад. Эхо его низкого голоса пролетает по лесу, как четверть часа назад «задушевное песнопение» безглазой утопленницы.
– Очень смешно, - неулыбчиво виню я его, несмело озираясь вокруг.
Окаянный лес обволакивает обманчивая благодатная тишина. Загустелый пластинчатый туман прибился к бугристым низменностям. Между тем Гавриил настолько уверено шагает по лесной просеке, что сквозь мою всепронизывающую панику возникает вопрос: как лес вообще может оживать? Действительно, возможно «оживление» только под воздействием побочных эффектов.
По диагонали мы пересекаем опушку и покоряем вершину холма с Вратами. Сверху панорамой открывается идущее на покатом склоне кровавое побоище. Войска Благородных Отцов значительно сократились в численности. В серединке засеянного трупами пригорка на мечах бьются между собой Герман Львович и полковник Уилсон.