Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Миллер-младший Уолтер Майкл

— Похоже, у тебя крыша едет, — проснувшись, сказал студент в первое же утро. — Ты всю ночь разговаривал, хотя днем ты ни с кем и словом не обмолвишься.

— Что я говорил?

— О девушке с очень маленькой дырочкой.

— О какой девушке?

— С очень маленькой дырочкой. Ты называл ее окном во вселенную. Нимми, ты явно сходишь с ума.

— Дырочку? А может, это я тебя называл ослиной задницей? — но, увидев, что Аберлотт совершенно серьезен, добавил: — Мне что-то приснилось. Но может, я и в самом деле слегка рехнулся. У меня ничего не получается. Наверное, мне нужен человек, который подскажет, что делать. Без наставника, без аббата или кардинала я не знаю, как справляться…

— Или тебе нужен папа? Как-то во сне ты вспомнил

Амена Спеклберда.

Наконец передовой отряд добрался до западных склонов Мятных гор. Элкин был убежден, что они на три дня опередили остальных, которые сопровождали вьючных мулов и фургоны. Здесь склоны были покруче, чем с восточной стороны хребта, почти неподъемны, но едва они собрались штурмовать их, как в нескольких шагах перед ними на землю обрушился град стрел и камней. Они сразу же остановились. На вершине скалы появились три карлика с луками и один с мушкетом, которые сверху смотрели на них, залитых лучами полуденного солнца. Покрыв их ругательствами, Улад сообщил, кто он такой и с какой целью они тут оказались. Уродцы исчезли.

— Проход козлов отпущения, — осклабился старый еврей. — Им бы лучше унести ноги и вернуться домой в долину.

— Может быть. В долине есть люди, которые верят, что Христос вернется в облике одного из них, — сообщил Улад, когда они ступили на крутую каменистую тропу.

— Ты хочешь сказать, что он родится как один из них? — спросил Чернозуб.

— Да.

— Но предполагается, что это будет совершенно не так, — сказал Аберлотт. — Его увидят снисходящим с облака.

— Но прежде чем его увидят, ему предстоит родиться.

— Говорится вовсе не так.

— По-другому?

Чернозуб продолжал хранить молчание. Старый еврей презрительно хмыкнул.

Когда они выбрались на небольшое плато, Элкин спросил Улада, сколько времени, по его мнению, займет путь до центра общины.

— Самое малое часов восемь, — сказал гигант.

С северной обочины дороги, которая от плато вела в горы, уходило вниз глубокое ущелье, а с юга до самого подножия Столовой горы тянулось несколько акров зарослей. Начали сгущаться сумерки, и Элкин принял решение разбить тут лагерь, хотя Улад сначала возражал, говоря, что из леса к ним могут подкрасться и вообще тут полно кугуаров. Проголосовали, и великану пришлось уступить.

— Хотя бы держитесь подальше от зарослей, — продолжал он стоять на своем.

Ночь прошла тихо и спокойно, хотя каждому по очереди приходилось подниматься, чтобы поддерживать костер. Их не посещали ни кугуары, ни «привидения». Чернозубу выпала последняя вахта, и к ее окончанию небо стало светлеть.

Прежде чем будить остальных, он спустился в лесистую расщелину, чтобы набрать ведерко воды. Миновав деревья, он оказался на пляже, который был своеобразным кладбищем, россыпью костей. Рядом с родником тянулась полоска песка десяти шагов в ширину, которую каждую весну посещали выдры, а в песке валялось множество мелких человеческих костей, вымытых из земли бегущим сверху потоком. В Новом Иерусалиме появлялся на свет свой процент монстров, и утверждения, что таких детей возвращают народу Уотчитаха, были ложью. Далеко не все косточки принадлежали новорожденным. Полузасыпанный песком череп принадлежал пятилетнему ребенку. Убитые дети, жуткое наследие Великой цивилизации. На равнинах встречались такие места. Нимми не был потрясен, но решил, что воду он тут набирать не будет. В канистрах еще хватало питьевой воды. С омовением и бритьем они могут и подождать.

На полпути вверх по склону он чуть не столкнулся с кем-то, кто стремительно спускался вниз. Улад притормозил, обдав Чернозуба фонтаном песка и гравия.

— Что ты здесь делаешь? — строго спросил он.

— Как выяснилось, ничего, — Нимми показал пустое ведро. Улад схватил его за руку.

— Два года назад тут была эпидемия, — сказал он. — И умерло много детей.

— Понимаю, — спокойно сказал Нимми, стараясь высвободить руку из его хватки. Улад отпустил его. Нимми понял,

что общины по всему континенту каждые несколько лет приносят жертвы таким эпидемиям. Часто все их жертвы отходят в мир иной в течение одной недели, и подавляющее большинство их составляют изуродованные дети или еще хуже. Когда позже Нимми рассказал об этом старому еврею, тот назвал эпидемическое заболевание «закланием пасхальных агнцев джинов».

— А ты так убедительно рассказывал о Новом Иерусалиме и о его политике возвращения уродов в долину, — сказал Аберлотт.

Чернозуб пожал плечами. Все, что он знал о Новом Иерусалиме, он слышал от Эдрии. Останки детей, принесенные ручьем со стороны деревни, были скорее правилом, а не исключением. Так оно и было. Разве что Новый Иерусалим станет исключением.

Подъем в гору заставил путешественников преодолеть длинный U-образный поворот, что тянулся по склону долины или же горы, откуда была видна дорога, по которой караван мулов должен был подойти к перевалу. На горных склонах росли высокие сосны. Скоро им стали попадаться на глаза признаки пребывания тут человека, но люди, что встречались им, казались совершенно нормальными. Несколько семей уродцев жили на краю раскинувшейся колонии — так же, как на восточных склонах того же хребта обитали Шард и Темпус. Порой попадались настоящие фермы, хотя земли, на которых их встречали стражники, трудно было назвать плодородными. За горные пики цеплялись дождевые облака и снежные тучи, и после весеннего таяния снегов с них текли нескончаемые потоки. На перевалах и в долинах вдоль ручьев и рек росли яблони, груши и сливы. Лето перевалило на вторую половину, принеся с собой богатый урожай, и торговцы предлагали свою продукцию вразнос с тележек, запряженных осликами, которые они ставили в городских центрах. С шестов свисали целые туши коров, баранов и оленей; по требованию покупательниц от них отрезали цельные куски мяса. В конце дня из шахт поднимались и расходились по домам мужчины с темными от угольной пыли и пороховых газов лицами.

Так называемый капитолий был трехэтажным зданием из каменных глыб, скрепленных известковым раствором, на нижнем этаже которого располагались кухня и обеденный зал, разделенный на две половины: большая предназначалась для грязных шахтеров, а меньшая — для правительственных служащих и гостей. Нимми объяснили, что второй этаж отведен под резиденцию мэра Диона и зал для совещаний, где еженедельно собиралась небольшая группа законодателей, чтобы принять или отвергнуть административные решения. В центре города стояло не больше дюжины зданий, а жилые дома и амбары — большей частью бревенчатые сооружения на каменных фундаментах — были рассыпаны среди гор.

Восприятие Чернозубом этих мест было окрашено рассказами Эдрии, но встреча с детскими кладбищем вызвала у него подозрения. Он испытал облегчение, когда Улад, уехавший вперед к центру города, вернулся и сказал, что мэр Дион направился в другую часть горного массива и до завтра не вернется. Встреча Аберлотта с семьей Джасиса тоже была отложена на завтра.

Ему вместе с Чернозубом, Элкином и старым евреем придется расположиться на ночлег в гостевом доме, где уже был один постоялец, прибывший из-за пределов колонии; он с широкой улыбкой вышел им навстречу. Чернозуб, задохнувшись от изумления, преклонил колена и поцеловал кольцо кардинала Чунтара Хадалы, апостольского викария народа Уотчитаха.

— А где же кардинал Коричневый Пони? — спросил епископ Рожденных по ошибке.

— Когда я видел его в последний раз, с ним было все в порядке, ваше преосвященство. Предполагаю, он на равнинах вместе с Чиир Хонганом и другими вождями Кочевников.

— Да, я знал о его планах. Предполагаю, вы удивлены, встретив меня здесь?

— Мне стоило бы догадаться, что у вас особые отношения с Новым Иерусалимом, который как колония был изъят из вашей епархии.

— Из викариата, — поправил его Хадала. — Вы прибыли как раз вовремя, чтобы успеть разложить вещи и умыться перед обедом. Там и встретимся.