Страсти по Софии
Шрифт:
«Готов!» — ухмыльнулся про себя Лепорелло, схватил кнут, перемахнул через перила повозки и со всей силы стеганул мулла по спине.
Мул взревел, попытался подняться на дыбы, но Лепорелло его мгновенно укротил и заставил помчаться в притвор плохо открытых ворот, а там направил скотину по улице и вон из города.
Единственный стражник, попавшийся ему по пути, стоял у входа в ворота местной тюрьмы и мирно посапывал, обняв руками алебарду и уткнув толстый зад свой в глиняную стену.
На этом месте рассказа владельца таверны я остановила его:
— Кто был тот убитый тобой синьор? Отвечай! Немедленно!
Слушатели недовольно загудели за моей спиной:
— Этот мальчишка нарывается на скандал!.. Какое нам дело до какого-то там синьора!.. Не обращай внимания, Леппо, продолжай…
Но я выхватила шпагу и приставила к горлу одноглазого старика:
— Кто он?
Ни единый мускул не дрогнул на лице негодяя. Он лишь криво улыбнулся и сказал:
— Истории не прерывают, синьор. В то время я еще не знал имени этого человека. Да я и забыл о нем сразу же, как только вскочил на повозку. Меня куда больше занимала моя добыча, а также мул, который мог в любой момент по ослиной привычке своей заартачиться и не везти мою Софию дальше, ну и, конечно, стражники, которым награда в шесть тысяч за мою голову кружила головы.
Он почесал кадык о кончик моей шпаги и спросил:
— Мне продолжать, юноша?
Я опустила оружие на разделяющую нас стойку с уже вымытыми и вытертыми полотенцем кружками.
— Продолжай… — выдохнула я.
То, что произошло в нашем лагере, когда я привез девчонку — уже совершенно другая история… — продолжил он, потом нагнулся к полу и достал огромный кухонный тесак для рубки туш животных, положил рядом с моей шпагой. — Ее я никому не рассказывал и вряд ли кому расскажу. Важно в ней лишь то, что неделю спустя от моей шайки в живых остался только я — и все это благодаря найденной мною девчонке. И то, что остальные погибли из-за нее, и то, что я остался жив — тоже благодаря девчонке. Все произошло в те семь дней, что прожила она в нашем тайном лагере. А потом исчезла из него. А я оказался без глаза. Лежал, истекая кровью, на дороге, где меня и подобрали люди герцога. В лицо меня в Савойе никто не знал, а вытекший глаз и вовсе обезобразил лицо. Но телом я был крепок, по выздоровлению показал всем свою смекалку и воинское умение. Отсутствие одного глаза делало меня великолепным стрелком к тому же. Так что через пару месяцев я уже был солдатом егерского полка его высочества герцога Савойского. Был отправлен сначала на одну войну, потом на другую, выслужился до чина капрала и заработал на выход в отставку и на покупку вот этой самой таверны и вон того, видимого из окна склона горы с виноградником.
Толпа посетителей таверны недовольно загудела:
— Ну-у… Только разошелся… На самом интересном месте замолчал… Это все мальчишка помешал… Какой он тебе мальчишка? Синьор. Настоящий. Ишь, как шпагу выхватил! Я и глазом не успел моргнуть… Да, шпагой обращаться они могут… Чего бы полезного еще умели делать…
Обычный ропот рабов, словом.
— Ты сказал, что расскажешь о Софии, червь, — прервала я ропот черни, обращаясь к хозяину таверны, — а рассказал только о себе.
— Та девчонка и была Софией Аламанти, — ответил одноглазый. — Разве я этого не сказал?
— Так значит, ты был любовником графини? — спросила я, с трудом сдерживая кипящий в груди гнев.
Я этого не говорил, синьор. Я лишь сказал, что я вожделел ее, но чтобы стать любовником, надо, чтобы и дама хотела кавалера. Я же вызывал у синьоры Софии только омерзение… — заметил, как дернулась моя рука, потянувшаяся к шпаге, положил свою ладонь на рукоятку тесака. — А причинять боль, совершать насилие над такой замечательной женщиной я не посмел. Да, да… — обратился он к разинувшим рты посетителям, — я — тот самый разбойник Лепорелло, негодяй, убивший людей больше, чем у всех здесь присутствующих пальцев на руках и ногах, не посмел обидеть пятнадцатилетнюю девчонку только потому, что по-настоящему полюбил ее, — после этого перевел взгляд на меня и закончил. — Я действительно искренне и беззаветно любил Софию. Потому ни о чем, что произошло в разбойничьем лагере в те семь дней, никому не рассказывал и никогда не расскажу.
— Это делает тебе честь, червь, — скривила я губы. — Но имя того синьора, которому ты взрезал живот на постоялом дворе, ты узнал?
— Да, — ответил он. — Имя его я узнал уже в больничном лазарете, куда меня доставили с дырой на месте глаза и истекающего кровью. Лекарь, что выхаживал меня, сказал, что мне еще повезло отделаться одним глазом в схватке с бандитами Лепорелло. Одному человеку, продолжил он, случайно наткнувшемуся на разбойника на постоялом дворе в городишке Сан-Торо повезло меньше, если не сказать, что не повезло совсем. Разбойник полоснул его ножом по животу и граф… тот человек был графом, человеком знатным… граф вместо того, чтобы с подобной раной обратиться к врачу, который жил в этом городе, но которого граф прочему-то не жаловал, поехал верхом к себе в замок, домой — и уже там умер.
— Имя! — не выдержала тут я. — Имя того графа!
И схватилась за эфес шпаги.
Лепорелло внимательно вглядывался в мое лицо и совсем уже не тянулся к своему тесаку. Выражение лица его, дотоле безразличное и даже снисходительное, становилось все более и более удивленным.
— То была досадная случайность, поломавшая всю мою жизнь, — ответил он. — Я был хорошим солдатом герцога, я не жалел крови за него и грабил покоренные нами города совсем нехотя. Но чужие пули и штыки щадили меня. Я так и не получил больше ни одной раны в своей жизни. Вот этот шрам — показал на свою щеку, — я заработал от рук своей сварливой и злобной жены.
— Имя! — повторила я свистящим шепотом. Рука моя уже крепко держала шпагу в руке и оторвала острие от стола.
— Солдат — это то же разбойник, синьор. Только убивает он с благословения святой римский церкви и своего сюзерена, а разбойник лишает жизни людей для собственного пропитания и во имя спасения собственной жизни. Если бы я не убил того графа, граф бы убил меня.
— Имя! — в третий раз потребовала я, и вновь поднесла острие шпаги к его горлу.
Глаз Лепорелло и мой правый глаз встретились. Я поняла, что он узнал меня.
— Аламанти, — ответил, наконец, бывший разбойник и сам качнулся телом вперед.
Шпага моя прошла сквозь его горло, Лепорелло побледнел, глаз его закатился, тело стало оседать.
— София… — пролепетали его лиловеющие губы, пуская кровяные пузыри.
Я выдернула шпагу — и тело рухнуло на пол.
Только тут присутствующие в таверне люди ахнули. Многие повскакали с мест и с ужасом уставились на меня, обернувшуюся к ним лицом. Лепорелло еще бился в корчах возле моих ног, о чем-то хрипел, но никто не обращал на него внимания. Все смотрели только на меня.
— Он убил моего деда! — объявила тогда я первое, что пришло на ум. — Я — внук графа Аламанти.
И толпа тотчас заорала:
— Слава графам Аламанти!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
София вспоминает…
То, чего не захотел рассказать присутствующим в таверне посетителям Лепорелло, доверю бумаге я сама…
Очнулась после удара по голове я уже за городом от толчков в бока на ухабах и невозможности сменить позу, лечь поудобнее. Мешали связанные за спиной руки, боль в голове и сено, которое лезло в нос, в рот, в глаза, щекотало шею и все открытые места тела. И я рассмеялась.