Страсти по Софии
Шрифт:
Глядя на всю эту суету, я представила, что все это будет повторяться перед моими глазами изо дня в день в течение целого месяца пути до Флоренции, пока в окружении такой вот толпы людей и животных будем мы плестись по дорогам Северной Италии — и душа моя заныла от недоброго предчувствия. Флоренция — это все-таки далеко от владений Аламанти, за время пути вся эта масса рабов обязательно перессорится, они будут всякий раз просить у меня помощи в разрешении их проблем, ставя меня в положение того самого буриданова осла, о котором я читала в одной из новомодных книг в Париже: принять одну сторону — значит озлобить другую, и наоборот. Да и зачем мне вся эта орава в пути? Всю жизнь я тяготилась любой свитой. С чего бы теперь менять свои привычки?
С мыслью этой я слезла с Ласки и, отдав поводья кому-то из подбежавших слуг, пошла вдоль пограничной речки вниз по течению. Решила прогуляться, а заодно и присесть где-нибудь за кустиком, справить нужду. Впереди были половина дня и целая ночь, в течение которых мне следовало принять решение: идти вместе с этой толпой обжор до самой Флоренции или еще как-нибудь?
Вдруг (почему-то всегда самое интересное и самое важное случается вдруг, а скучное и обыкновенное вытекает друг из друга) я заметила свежий след на тине, выброшенной водой на берег. Хороший такой след, отчетливый, глубоко впечатавшийся между двух кустов рогоза, в обилии растущего здесь вдоль воды. Я присела возле следа, решив повнимательнее разглядеть его. След был огромным: мои две ступни, поставленные друг перед другом, были меньше его в длину. О ширине же и говорить не приходилось. След настоящего великана. Ибо след в остальном выглядел, как человеческий.
В памяти всплыл давний рассказ отца о том, что где-то в окрестностях нашего замка или чуть поодаль живет семья великанов. Не то, чтобы совсем великанов, выше гор и до неба, а ну прямо очень больших людей, покрытых волосами по всему телу и даже по лицу. Не разговаривающих ни с кем и прячущихся от людского глаза. Самое главное, что касается этих не то людей, не то зверей, это их нежелание показываться на люди и мстительная натура, если дело касалось территории их пропитания. Они убивали всех на несколько миль вокруг своего жилья.
— Умные наши предки в старину подкармливали великанов — и за это великаны охраняли наши владения. А потом, лет так сто-двести назад, великаны исчезли. Или мои деды и прадеды решили не кормить их, не знаю. Только знаю, что за заботу и за хлеб эти гиганты трудились на совесть.
Если это след настоящего великана, решила я, то его следует подкормить. Более того, великана надо кормить постоянно. При длине стопы в один локоть, он должен достигать роста в семь локтей. То есть весом быть раз в пять больше нормального человека. А это значит, что и пищи ему надо съедать в пять раз больше. То есть надо приказать, чтобы сюда, к этому месту привозили еды раз в неделю на пять человек, а пока достаточно оставить пару копченых свиных грудинок и один окорок. Еще можно положить пару рогожных кулей с брюквой и морковью. Вот — и причина оставить пятерых человек, которые будут заниматься подкормкой великана.
А пока я, быстро затерев ногой отпечаток ноги на берегу, присела там, отметив место, как это делают собаки, и поспешила к лагерю, где вовсю шла подготовка к пиру в честь выхода из замка. Там мне пришлось долго искать мажордома, оказавшегося в ивовых кустах вверх по течению в обнимку с какой-то молодухой, побранить его слегка за то, что оставил такую толпу бездельников без присмотра. Лишь потом, отведя в сторону от молодухи, выглядевшей в греховном бесстыдстве своем еще более пленительной, чем была она на самом деле, спросила его: все ли слуги в полном согласии со своей совестью поехали во Флоренцию, нет ли у кого их них причин остаться дома?
Мажордом в ответ назвал мне как раз-таки пять имен — трех служанок и двух слуг, — у которых были дома важные дела, и не отказались они от поездки только из страха передо мною.
— Пусть возвращаются, — разрешила я. — Сейчас же. Но за это они должны будут из моих кладовых брать каждую неделю еды ровно столько, сколько нужно на неделю житья пяти людям, и относить на то место, какое я покажу. Пусть отметят его четырьмя кольями сейчас же, выложат там два окорока и два мешка с брюквой и морковью, а после этого уезжают. К вечеру будут уже дома.
Короткое время спустя пять осчастливленных мною рабов явились пред мои очи, чтобы выразить признательность за мое великодушие и спросить, когда я изволю показать им названное мажордомом место. Я к тому времени устроилась уже на лежащих на траве одеялах так удобно, что вставать с них было лень — и пришлось лишь вяло улыбнуться в ответ и, показав вниз по течению реки, ответить:
— Идите туда — увидите. Я отметила.
Когда они ушли, на меня напал такой приступ смеха, что я едва не поперхнулась слюной и не закашлялась. А как отдышалась — увидела перед собой серебряную тарелку с вареной солониной, приправленной салатом и спаржей, рядом — кусок пеклеванного хлеба и большой русский золоченый потир с вином.
Потир этот подарил мне мой Иван, а сам он добыл его в одном из боев нашего герцога с миланским герцогом, где Иван был офицером армии Савойи и проявил, как говорят, чудеса храбрости и воинской мудрости. Откуда потир тот русской работы со странной формы буквами вдоль верхнего обода попал к миланцам, ответить не мог никто, как Иван не допрашивал пленных. А вот теперь тот потир у меня — и если я его потеряю или подарю кому-нибудь, никто никогда не узнает, откуда он взялся в багаже путешествующей по Италии савойской графини Софии Аламанти.
Тогда я пододвинула к себе поднос с едой и принялась есть. Аппетит моего молодого организма был преотменным!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
София меняет планы
До вечера я покупалась в реке, потом посидела у общего костра, слушая тягучие крестьянские песни, дивясь красоте их слога, яркой образности и сочности описаний предметов любви и любовных переживаний. Особенно мне понравилась песня про теплый летний вечер и стог, с двух сторон которого лежат парень и девушка, не решаясь признаться друг другу в обуревающих их чувствах, а сердца их между тем пылают все ярче и ярче, так, что прожигают в сене дыру и соединяются там. От любви этой стог вспыхивает, столб пламени бьет в небо — и видит вся округа, что два молодых человека любят друг друга. И все счастливы…
Потом, уже лежа в своем шатре на перине и под одеялом, прислушиваясь к зуду комаров, набившихся под полотно и норовящих покусать меня, превратить лицо в раздутый шар, я долго не могла отделаться мыслями от этих чудных народных песен. До чего же все-таки умен и красив душой наш народ, коли родит людей, способных находить такие слова и описывать настоящие людские чувства. Что в сравнении с нашими безвестными крестьянскими поэтами все эти менестрели — прислужники богатых дам, чьи мужья залезли в латы и умотали на Восток добывать Гроб Господень. Слышала я в годы странствий своих и бабских удовольствий столько красивых слов — и не пересчитать. А вот никто не написал о великой графине Аламанти так красиво, как об этих двух никому неизвестных деревенских парне и девушке, огонь сердец которых спалил стог сена.