Страстная седмица

Якубовский Аскольд Павлович

Дожидаясь, когда закончат с могилой, она отобрала руки у Нифонта и Петра и отошла в сторону, на проталины, во множестве появившиеся здесь, на могильных горбах. Терриконы, как она видела отсюда,

тоже освободились от снега. Словом, весна уже пришла, она окружила город и только ждала момента, чтобы войти в него. А за нею — лето, осень, зима, опять весна, вся круговерть человеческой жизни. И старуха почувствовала усталость. Ту, что стала приходить теперь, усталость с привкусом безнадежности, тщетности ее усилий сделать все так, как надо было сделать. Что ж, не вышло. С внезапно пришедшим смирением она подумала о годах, истраченных силах, о перемене жизни вокруг, где все иначе, все требуется другое. На мгновение пришло сомнение в задаче продления рода Герасимовых, поставленной еще отцом. Продлиться-то он, может, и продлится, но останется ли рабочим? И что это такое, по-современному-то, — рабочий, как его определить? Тот, кто работает с металлом?… О, господи, старая дура… Однако, какая усталость… Нет, на поминальный обед она не пойдет, это ей извинят. Пусть там орудует Груня, сестра, пусть-ка справляется! Посмотрим, как у нее хотя бы это выйдет.

— Мама, поехали, — звал ее Семен.

Она оглянулась — люди выходили с кладбища, шли тишком-молчком. Нифонт махал ей руками и кивал головой секретарь. И старуха медленно прошла мимо могилы, окинув ее взглядом и убедившись, что здесь все в порядке. Да, все нужное сделано, пора уходить. Парень засыпан землей, могила придавлена плитой, табличку с именем прикрепили так, как нужно, колесо и сломанный руль сияли хромировкой. Все в порядке…

— Павел, Павел, — стала она звать, оглядываясь.

Но тот, оказывается, уже ушел вместе с Шагиным. Так ей сказал Петр. Он подсадил ее в машину секретаря, который тоже не мог быть на поминках, и тот повез старуху домой.

Она ехала молча, зажмурив глаза. Ей не хотелось ничего видеть. Но веки, заслонившие взгляд, не помогали ей не видеть. Она узнавала (по тряске) улицы — Коммунаров, Лесную, Красный проспект — и тотчас припоминала вид этих улиц, их дома, и думала о проклятье слишком хорошей памяти, не дающей ничего забыть.