Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2
Шрифт:
На противоположном берегу высилась городская стена. Древняя кирпичная кладка почти сплошь покрылась мхом, и сейчас, в лучах заходящего солнца, она казалась зеленой, под Цвет чайных листьев. Уходившая ввысь пагода строго возвышалась на фоне синего неба, как бы стремясь нарушить картину унылого однообразия.
Река была довольно широкой, но совершенно спокойной. В Ней четко отражались небо и городская стена. И там, в реке, они выглядели даже красивее, чем в действительности.
По мере того как человек удалялся, вокзальный шум постепенно затихал, пока наконец не исчез вовсе. У молодого человека возникло какое-то необычное ощущение, уши давила непривычная тишина, словно окружающий воздух был до предела разрежен. На стенах пагоды, на реке — на всем лежала печать седой старины. Но в этой старине было немало привлекательного, и суетные мирские дела, казалось, уплывали куда-то в туманную даль, словно маленькие облачка на краю неба. Человек остановился, приподнял поля шляпы, внимательно осмотрелся по сторонам и подумал: «Как мне дороги эти старинные стены и рвы. Рвы подобны артериям старика, в которых течет старая кровь. Но я хочу избавить их от старой крови и влить свежую, чтобы вернуть моему городу цветущую молодость. И когда в жилах его не останется ни капли старческой крови, а взору откроется прекрасный облик седой старины, то ничто в мире не сможет сравниться по красоте с моим городом!»
Мысли о будущем еще более укрепляли его решимость и отвагу. Достав платок, он вытер выступивший на лице пот и снова быстро зашагал вперед. Миновав мост, он вошел в городские ворота.
Улица была очень узкой, солнца на ней было немного. Если по улице проезжали два рикши навстречу друг другу, то пешеходам приходилось вплотную прижиматься к забору, чтобы не оказаться раздавленными. И все же прохожие постоянно подвергались опасности: того и гляди ушибут. Приказчики, сидя с засученными рукавами за прилавками магазинов, не спеша обмахивались пальмовыми веерами, словно на отдыхе. У пешеходов тоже, казалось, не было никаких дел, и они беззаботно прогуливались взад и вперед.
Иногда откуда-то вдруг появлялись голые ребятишки и с пронзительным криком стремглав неслись друг за другом. Только это и нарушало атмосферу покоя, да еще стремительный бег рикш с непрерывно звенящими колокольчиками, тоже никак не гармонирующий с царившим здесь покоем и торжественностью.
«Тридцать лет живу, а картина всегда одна и та же. Только рикш с их тележками, сверкающими черным лаком, стало больше. Прохожие все так же медлительны. Медлительность старшего поколения по наследству переходит к младшему, поэтому, как и прежде, на улицах видны лишь неторопливые фигуры пешеходов. Невыносимо, когда на узеньких улицах вам преграждают путь, не дают идти быстрее», — почти с раздражением думал молодой человек. Чуть ускорив шаги, он сворачивал то вправо, то влево, чтобы избежать столкновения с пешеходами или экипажами. Его рубашка давно уже взмокла от пота, но, только заметив, что прохожие один за другим остаются позади, он почувствовал, что идет быстро.
Вдруг молодой человек остановился, снял соломенную шляпу и почтительно окликнул прохожего:
— Господин Гао!
Перед ним стоял человек лет пятидесяти, высокий и очень худой, с лицом землистого цвета и глубокими морщинами на лбу. На нем была рубаха из легкого полотна и куртка из материи сюаньша (сорт тонкого шелка) с изображением дракона. Сквозь огромные круглые очки были видны близорукие глаза. Над верхней губой — густые черные усы.
Хотя господин Гао Цзюй и был близорук, он еще издали внимательно разглядывал идущего навстречу человека и думал: «Он и вправду вернулся, видно, слух о том, что они собираются открыть школу, не был пустым. Все же лучше его не останавливать. Он уже забыл о том, как ходил ко мне на уроки. Не будем на него обижаться, он ведь наверняка все еще продолжает поносить нас, стариков. О чем же с ним говорить?» Так думал старый учитель, шагая по обочине улицы навстречу крестьянину с коромыслом, нагруженным кореньями лотоса. Учитель Гао смотрел прямо перед собой и думал, что вот сейчас поравняется со своим учеником и пройдет мимо.
Однако бывший ученик заметил господина Гао, остановился и учтиво окликнул его. Тому оставалось только внезапно прозреть и радостно воскликнуть:
— А, Юй-шэн, давненько мы не виделись, вы что ж это, на лето приехали, а потом опять до свидания, не так ли?
— Нет, я не собираюсь уезжать. Я со своими друзьями решил открыть здесь среднюю школу. Вот этим и буду заниматься.
— Хорошее дело. Я помню, у нас и раньше об этом поговаривали.
После этих слов учитель Гао хотел откланяться и уйти, но Юй-шэн продолжил разговор:
— Мы решили осуществить наш план в соответствии с нашими идеалами, и, конечно, у нас будут неувязки. Придется почаще заходить к господину за советом, чтобы позаимствовать его богатый опыт.
Господин Гао Цзюй улыбнулся не то скромной, не то пренебрежительной улыбкой и ответил:
— Э, времена теперь не те. Наш опыт похож на вышедшее из моды платье, которому только и остается, что лежать на дне чемодана. Какая от него польза вашей новой школе! — И, немного помолчав, добавил: — Однако школа и впрямь нелегкое дело: чем больше ею занимаешься, тем труднее. Раньше, когда ты учился, у нас во всем была прочная основа. Теперь иначе — все как-то неустойчиво, пусто, даже у тех, к кому думаешь обратиться, чтобы позаимствовать что-нибудь новое.
— Опыт всегда остается опытом, новый он или старый. Господин Гао просто скромничает.
Говоря это, Юй-шэн в душе все же не мог не подосадовать на ворчливый тон учителя Гао.
А господин Гао Цзюй, намереваясь разведать замыслы Юй-шэна, спросил:
— Ну, а как дела с финансами, все уже небось урегулировано? Бывало и так, что самые благие намерения после столкновения с финансовой проблемой исчезали, словно дым.
— Мы составили смету. Взносы учеников должны покрывать повседневные расходы. На первоначальные затраты пойдут пожертвования, которые уже собраны.
— Смогут ли ваши доходы покрыть расходы?
— У меня и моих друзей интересы и стремления общие, да и заботиться нам нужно только о себе — мы не обременены семьями. Поэтому расходы на выплату жалованья у нас будут минимальные, а два или три человека вообще не нуждаются в деньгах…
— Совсем не нуждаются… в деньгах?
Гао Цзюй не поверил своим ушам. Помедлив, он заметил с улыбкой:
— По всему видно, что вы горите желанием просвещать людей. Похвально, похвально. Ну что ж, до свидания!
С этими словами он наклонил голову и пошел; его длинная фигура покачивалась на ходу.
— До свидания, господин!
Учитель Гао вошел в чайную. Большинство мест было уже занято посетителями. После плотного обеда, выкурив кальян, полакомившись арбузом и кореньями лотоса, любители попить чаю направлялись в чайную в тот час, когда на улицы ложились длинные тени, а солнце клонилось к западу. Они шли медленным шагом, степенно, так, что ни одна капелька пота не выступила на их лицах.
Сидевший среди посетителей уездный инспектор школ Лу Чжун-фан при появлении Гао Цзюя перестал курить кальян и собрался уходить. Он наклонил голову и сказал:
— Старина Цзюй! Сегодня ты пришел позже меня. Вот здесь свободно, вот здесь. — И инспектор указал концом кальяна на место за своим столиком.
— Вот и хорошо, старина Чжун, вот и хорошо. В дороге произошла задержка, поэтому я и пришел позднее.
Сказав это, учитель Гао разделся и повесил куртку и халат на вешалку, потом снял с себя рубаху и положил ее на спинку плетеного стула, совершенно обнажив верхнюю часть своего смуглого и худого тела. Два провала за ключицами и ребра на груди выделялись слишком отчетливо. При сопоставлении с белым и упитанным телом Лу Чжун-фана, в формах которого не было никаких острых углов, на тело господина Гао нельзя было смотреть без улыбки.