Стратегическая нестабильность ХХI века

Панарин Александр Сергеевич

§ 5. Геополитическое одиночество, или Россия в роли Израиля

Стратегическая цель американского гегемонизма состоит не только в том, чтобы плодить компрадорские элиты, не имеющие поддержки в собственном народе и потому готовые служить США в обмен на предоставляемые ими «гарантии», но и создавать из целых стран своеобразных геополитических компрадоров, враждебных близлежащему окружению и потому нуждающихся в заокеанской поддержке. Как известно, именно такую роль в американских планах на Ближнем Востоке играет Израиль. Его непримиримость к ближнему арабскому окружению делает его долговременным заложником американской политики в этом стратегическом регионе. В рамках американского глобального проекта по-своему сочетаются и сталкиваются два вида сионизма: сионизм моральный, относящийся к статусу евреев как внутренних эмигрантов в государственной системе других наций, и сионизм геополитический, питающий государство Израиль. Евреям, продолжающим жить (тяготея

там, где это возможно, к системе двойного гражданства) среди других наций, предназначено быть моральными сионистами, занимающими «остраненную» позицию в отношении традиций и интересов туземного населения. Евреям, перекочевавшим в Израиль, предназначена, с одной стороны, роль милитаристских фанатиков еврейской государственности, с другой — фанатичных приверженцев американской глобальной миссии, в рамках которой обеспечиваются внешние гарантии существования Израиля. Эта модель государства-заложника навязывается американцами не только Израилю. Таким заложником в свое время выступала ФРГ, с одной стороны, продолжающая вызывать опасения своих традиционных европейских соседей, с другой — подвергающаяся давлению СССР с его доктриной "двух Германий". Сегодня роль американского заложника навязывается Южной Корее. США последовательно саботируют объединительный процесс на корейском полуострове. Сохранившееся межкорейское противостояние не только оправдывает присутствие американских войск и баз на полуострове, но и предотвращает превращение Кореи в объединенное сильное, способное проводить действительно независимую политику государство.

Но в наиболее чистом виде эту модель государства-заложника, конечно, осуществляет Израиль. Мы здесь имеем ту злосчастную ситуацию взаимного стимулирования агрессивности, которая органически связана с этой моделью. Навязывая непримиримый курс по отношению к ближайшим соседям и поощряя нелегитимные территориальные вылазки и захваты, США обрекают Израиль на геополитическое одиночество в регионе. В свою очередь встревоженный этим одиночеством Израиль ревниво следит за тем, чтобы американцы воздерживались от двойной игры за его спиной, сохраняли непримиримость в отношении всех актуальных и потенциальных оппонентов Израиля. Здесь мы видим, как сионизм моральный, связанный с тревожным одиночеством евреев-американофилов, живущих в других странах, но ценностно ориентированных на Израиль и его американского покровителя, питает те же политические страсти и мифы, что и сионизм геополитический, вдохновляющий региональную экспансию государства Израиль.

Думаю, что мы приоткроем завесу над одной из самых больших стратегических тайн заправил однополярного мира, если осознаем тот факт, что сегодня роль страны-заложника — своего рода евразийского Израиля — отведена России. Та самая двойственная стратегия, которая сочетает сионизм моральный и сионизм геополитический, сегодня вовсю навязывается российскому сознанию. С одной стороны, нас, русских, хотят отлучить от нашего евразийского отечества и превратить в диссидентов Евразии, считающих себя европейцами в неевропейском регионе. Долго чувствующие себя внутренними эмигрантами, русские западники под влиянием американо-еврейского реформаторского проекта решились превратить всю новую Россию во внутреннего эмигранта Евразии, чуждого местной ("азиатской") традиции. Правящие реформаторы усиленно формируют новую идентичность РФ как многолетнего пленника Азии, наконец-таки из этого плена вырывающегося и возвращающегося в европейский дом.

В этих целях подвергается ревизии и отбору все наше культурно-историческое наследство, причем дело не обходится без грубых передергиваний и «ампутаций». Все то, что традиционно составляло славу России — отпор, данный Александром Невским тевтонскому ордену, изгнание польских интервентов в Смутное время, преодоление бироновщины и семибоярщины, даже победа над гитлеровской Германией, — подвергается идеологической ревизии в виду "конечной исторической перспективы" — вхождения в европейский дом. И напротив, все то, что уже осуждено нашим национальным сознанием: бегство Курбского и боярская дума, этнический сепаратизм, униатство, все проявления рабского подражательства и капитулянтства перед Западом — преподносится в качестве обнадеживающих свидетельств собственного, русского либерализма.

Более всего при этом достается российскому государственному централизму и «империализму». И никому из наших либералов не приходит в голову, что настоящее предназначение "имперской идеи" в России — не оправдание колониальных захватов, а преодоление феодального сепаратизма и усобиц. Идея централизованной империи выстрадана в России в ходе трагического опыта усобиц, разрывающих единое народное тело и препятствующих нормальной цивилизованной жизни. Централизованное Московское государство, а затем петровская империя — это ответ на трагедию киевского периода, сгубившего многообещающие начинания русского духа в мировой истории средневековья. Реальной альтернативой русской империи является не модель "маленькой демократической Швейцарии", а современная Чечня, стократно умноженная. Если нам не удастся на языке современных идей реабилитировать исторический опыт большой российской государственности, если мы капитулируем перед новейшими либеральными экспериментаторами,

дни России в самом деле будут сочтены.

Главный парадокс российских западников состоит, может быть, в том, что им суждено благоденствовать в щадящих нишах российского государственного пространства именно до тех пор, пока в результате их собственных экспериментов государственные опоры цивилизованного порядка не окажутся разрушенными. Либералы настойчиво сетуют на утопизм российской мессианской государственности. Но ожидаемый ими "реванш реальности" на деле обернется не торжеством либерально-правового порядка, а неслыханными эксцессами высвобожденных сил хаоса.

Современного российского западника необходимо понять в его настоящем значении. Одно из двух: либо он не отдает себе отчета в действительных предпосылках существования цивилизации в России, невозможной без твердого государственного порядка и централизованно поддерживаемого единого большого пространства (административно-государственного, правового, экономического, информационно-образовательного), либо он в самом деле скрыто определил для себя участь потенциального эмигранта, не готового разделять судьбы своей страны и по-настоящему отвечать за последствия собственных либеральных прожектов.

С другой стороны, на самом высшем государственном уровне — в особенности со времен президентства В.В. Путина — апробируется геополитическая модель нового Израиля в Евразии. Истинная геополитическая роль Израиля в глобальных планах американского гегемонизма — быть занозой в ближневосточном арабском деле, не дать ему консолидаризироваться и стабилизироваться. Израиль— плацдарм чужой, антиарабской силы в сердце арабского мира. Сегодня нечто подобное — но в несравненно большем масштабе — задумано создать в евразийском хартленде — крупнейшем геополитическом массиве мира. Полтысячи лет этот хартленд скрепляла, объединяла, направляла Россия, создавшая уникальные "социальные технологии" межэтнического единства сотен миллионов людей. Особое обаяние русской миссии в Евразии состояло в том, что в ней никак не чувствовалось какого-то умышленного «конструктивизма», корыстной искусственности. Идеология евразийского единства, защищаемого Россией, совпадала со здравым смыслом многочисленных народов, понимающих, что на евразийской равнине надо либо жить вместе и вместе защищать общий дом, либо погрузиться в нескончаемые кровавые усобицы, выгодные злонамеренным внешним силам. Это не было геополитикой в собственном смысле слова — если под нею понимать хитроумие государственного разума, навязывающего свои конструкции «почве». "Почва" сама выстрадала соответствующее знание, касающееся нераздельности исторических судеб народов Евразии.

И вот теперь все это решено сломать. Внешний завоеватель, нога которого никогда еще не ступала в Евразию, решил подвергнуть континент неслыханным экспериментам. Главная цель их — расколоть местные народы в духе принципа "разделяй и властвуй". Причем раскол этот теперь осуществляется в рамках парадигмы нового века — социал-дарвинистской. Речь идет не просто о том, чтобы столкнуть национальные интересы — речь о том, чтобы противопоставить избранных и неизбранных, цивилизованных и варваров, достойных "общечеловеческого будущего" и презренных неприкасаемых. Этой расистской сегрегации служит выдуманная дилемма принятия или непринятия в европейский дом. Противник изощряется в том, чтобы элитам новых постсоветских государств нашептать, что именно они, а не их соседи могли бы удостоиться принятия в "клуб избранных", разумеется, при определенных условиях. Российскому правящему западничеству нашептывали, что принятие «их» России в европейский дом состоится при условии, если произойдет решительный отказ от имперского наследия, если Россия сбросит гири азиатчины и в очищенном от вредных расовых примесей виде предстанет перед высокой европейской комиссией. Украине, в свою очередь, «доверительно» сообщали, что только решительное противопоставление бывшему "старшему брату" (который вовсе и не брат, а байстрюк с неприемлемо высокой примесью азиатско-татарской крови) создаст европейски-демократический имидж стране и обеспечит ей признание в европейском доме. Любопытно, что эта же модель расистского противопоставления применялась к Казахстану и Киргизии — странам, которым, казалось бы, не пристало дистанцироваться от «Азии». Делу помог особый прием: в тех случаях, когда расистская "демократическая антропология" не могла игнорировать неевропейскую идентичность народного большинства данной страны, она играла на снобизме и тщеславии правящей элиты, эксплуатируя ее комплексы.

Президента Киргизии западная печать окрестила "европейски мыслящим" лидером, с которым Запад может иметь дело — в отличие от "не совсем европейских" или "совсем не европейских" лидеров соседних стран. Снискать аналогичную снисходительность внешних оценщиков предстояло президентам Казахстана и республик Закавказья.

Срабатывал прием двойной идентичности. Властным элитам давали понять, что они "в цивилизованном отношении" стоят выше своего этнического окружения и их призвание — создать привилегированный внутренний ареал европеизма, куда, разумеется, в "обозримом будущем" не сможет попасть туземное большинство, но— зачем же тем, кто уже созрел для "цивилизованного существования", ждать остальных?