Страж неприступных гор

Крес Феликс В.

— Деньги есть?

— Сколько?

— Дай все.

Она взяла протянутый ей кошелек, прошла несколько шагов и, неловко присев с выдающимся между колен животом, сунула деньги в руку раненому. Что-то сказав, она поднялась на ноги и отошла, сопровождаемая жалкими словами благодарности и… улыбкой. Калека смеялся сквозь слезы.

— Ну вот, все в порядке, — сказала Кесе княжна. — Он получил столько, сколько заработал бы за два года. Если бы он знал, что так будет, давно бы уже сам уронил что-нибудь себе на ноги… Ты довольна, ваше благородие?

Посланница не знала, что сказать. Это был самый странный разговор в ее жизни.

— Ты что-то или кого-то ищешь в порту, госпожа? У тебя какое-то

дело? Я спрашиваю, поскольку могу помочь, — сказала пиратка. — Ты не здешняя, а я… собственно, теперь тоже, так что, может, поговорим? Что делает на Агарах такая, как ты? Это вовсе не праздное любопытство, хотя… может быть, и так. Мне скучно, потому что мне запрещено покидать порт. Самое позднее через неделю меня уже здесь не будет. С моими парнями я еще успею наговориться… — Она вдруг смущенно замолчала, что удивило посланницу больше, чем все случившееся до этого. — Ладно, пойду, прости меня за назойливость, госпожа, — сказала она и прикусила губу…

— Нет! — Кеса даже испугалась собственного голоса. — Мне тоже хотелось бы поговорить с вашим высочеством.

— То есть ты знаешь, кто я, ваше благородие.

— Догадываюсь.

— Немножко жаль. Хотя, с другой стороны, какая разница?

5

Мольдорн не лгал, утверждая, что в тавернах все над ним смеются; очередные попытки завербовать наемников окончились неудачей. Несмотря на сопротивление товарища, Готах отправился вместе с ним по пользовавшимся самой дурной славой в Таланте кабакам; уже во втором из них при виде рослого детины (ибо именно такой облик принял Мольдорн) из-за стола поднялся коренастый моряк.

— Эй, ты! — сказал он, целя пальцем в вошедшего. — Говорили ведь тебе, чтобы ты сюда больше не являлся! А ну-ка, катись отсюда, вонючка! Никто тут с тобой разговаривать не станет, придурок.

Послышался одобрительный ропот.

Стоявший позади Готах потянул Мольдорна за рукав, и они вышли на улицу.

Было уже поздно, но еще не совсем темно.

— Хватит, — сказал по-громбелардски Готах; этот язык не знал на Островах почти никто, а даже если и так, то уж точно не в «высоком» варианте. Звучавший несколько похоже на гаррийский, такой же горловой, он изобиловал бесчисленными ударениями и придыханиями, без которых становился, по сути, лишь скелетом языка, но именно в такой форме его знали почти все громбелардцы, высокий громбелардский понимали очень немногие. — Пошли. Это на самом деле… дурацкая игра, Мольдорн. Не более того. Мы посылаем княжне «подарки» в янтарных шкатулках, ищем каких-то головорезов, которые… Собственно, странно, что никто до сих пор с тобой не договорился. Кто-нибудь мог просто сказать: «Согласен!», взять задаток и смеяться бы потом до упаду, а нам пришлось бы искать того, кто гонялся бы уже не за княжной, а за нашим наемником. Подождем вестей из Кирлана.

— Нет.

— Если тебе больше нечего мне сказать, Мольдорн, — не выдержал Готах, — то сиди тут и играй в свои игры. Мы с Йольменом плывем в Ллапму на встречу с курьером из Кирлана.

— Это будет только через месяц.

— Уже меньше. Ллапма… прекрасный дартанский город, — с удовольствием проговорил Готах. — Там светловолосые, славящиеся своей красотой дартанки. Каждый второй корабль из Таланты идет именно туда. Пойду узнаю в порту.

— Пусть так. Где вас искать в Ллапме?

— Не ищи.

— То есть?

— То, что ты шут или дурак, а скорее всего просто ребенок. Мы прощаемся, Мольдорн, и я рад, что ты так и не спросил, где в Ллапме нас будет искать посланец от Рамеза. Это позволит нам избежать «случайной» встречи.

— Ты отвергаешь мою помощь?

— Помощь? Куда уж там, мудрец Шерни. Я только избавляюсь от лишних хлопот. Вон там какая-то

корчма, — показал пальцем Готах. — Ну же, Мольдорн, наемники ждут! Ну, иди, иди! А когда тебя снова прогонят или высмеют, облекись в каменную шкуру и покажи им всю свою силу! Пусть знают, собаки, свое место! Ибо им неизвестно, что посланник в драке всегда одерживает верх. Вот, смотри! — Издеваясь над Мольдорном, Готах злился все больше; наконец, заметив в грязи гнилую морковь, он поднял ее, сломал пополам, швырнул под ноги и растоптал, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Уперев руки в бока, он бросил яростный взгляд на то, что осталось у его ног. — Ну и как? О да, могущество и слава!.. Можешь сложить песню об этом подвиге: «Как Готах-посланник раздавил ужасную морковку».

— И ты еще говоришь, будто я шут? — задумчиво проговорил Мольдорн.

Готах покачал головой и направился в сторону порта.

Вернувшись на ночлег, он не застал никого из своих товарищей. Стоя в углу комнаты, он удивленно разглядывал толпу незваных (а может, и званых — кто мог знать, что придумал Мольдорн?) гостей. На стульях и ящиках сидели странные личности, напоминавшие моряков, но Готах никогда в жизни не видел столь опрятно одетых, чистых, чуть ли не источающих аромат мореплавателей. На всех были новенькие рубашки и куртки, немятые штаны, не запачканные грязью башмаки… ибо почти все, что самое удивительное, были обуты. Блестели отполированные клинки заткнутых за пояса ножей, сверкали медные оковки ножен на мечах.

Повсюду виднелись расшитые платки и рукава, тщательно подвернутые манжеты, ровно завязанные тесемки курток и рубашек. Ничего не понимающий посланник переводил взгляд с одного на другого, пока не остановился на сморщенном лице сидевшего за столом худого, как палка, маленького старичка. Этому человеку было лет сто; честно говоря, он выглядел на все сто десять. Он что-то пил из кружки; насколько сумел заметить Готах, жидкость была бесцветной и прозрачной — водка или вода.

Старик за столом откашлялся и сказал:

— Поздно возвращаешься домой, юноша. Очень поздно. Что? Девочки?

Впервые в жизни Готаху всерьез показалось, что он сошел с ума. Обстановка была ему знакома… он явно не заблудился.

— Я здесь живу, — осторожно проговорил он.

Старик ударил кружкой о стол, расплескав часть содержимого, и закашлялся от смеха. Засмеялись и все остальные, кроме Готаха.

— Это хорошо, сынок… кхе! кхе! Уфф… Это хорошо.

Смех смолк.

— Ну и живи себе, — сказал старик. — Я с тобой жить вовсе не хочу. У тебя, как я понимаю, есть к кому-то дело? Ищешь людей? Ну так ты их нашел.

— Никого я не ищу.

— Если не ты, то твой дружок, — заявил старик. — Такой черный и худой… или плечистый и рыжий, смотря где его встретишь. Тут он черный, в кабаках рыжий. И он обещал — пусть меня прирежут! — золотые горы. Ну вот я — а я бедный, очень бедный, сам видишь, сто тысяч шлюх! — и примчался сюда с края света, чуть сапоги не потерял, а он мне говорит, что зря. Что мне не удастся заработать. Нехорошо.

Старик посерьезнел.

— Послушай меня, посланник. Вы тут играете, словно ребятишки со свечкой на сеновале, — пусть меня повесят, если не так. А это не для вас игра. Есть такая моряцкая поговорка — кто сеет ветер, пожнет бурю. И я вам сейчас устрою ту еще бурю. Я сюда пришел из Драна. В Дране, в таверне, мои парни услышали от других, что как раз отсюда будто кто-то, чтоб мне утонуть, гоняется за Слепой Риди. Я всю дорогу стоял на палубе и дул в паруса на грот-мачте, чтобы быстрее сюда добраться. Да или нет, сто тысяч шлюх? Рыжий, скажи! — рявкнул он веснушчатому детине с красиво причесанными огненными волосами и закашлялся. — Стоял или не стоял?! Кхе-кхе?! Дул?!