Страж неприступных гор

Крес Феликс В.

На большом паруснике, стоявшем у причала не более чем в двухстах шагах от «Хохотушки», шла какая-то работа — явно не обычная погрузка припасов или товаров, поскольку парусник был далеко не готов выйти в море, что поняла даже посланница: не хватало части такелажа, который, вероятно, меняли полностью; канаты, уже находившиеся на месте (запомнить их названия было просто невозможно), выглядели совершенно новыми. Усталые и запыхавшиеся рабочие, ритмично покрикивая, сражались с толстым тросом, который, протянутый через блоки, поддерживал гигантскую, неизвестно чем наполненную бочку — если судить по усилиям работавших, наверняка свинцом. Бочка покачивалась над палубой. Несколько человек схватили опутывавшие ее канаты, направляя груз в открытый

люк трюма. Посланница и ее небольшая свита осторожно обходили работников и группу зевак, у каждого из которых — как же иначе — имелось собственное мнение насчет них и того, чем они занимались.

Схватившиеся за канат рабочие рухнули на землю прямо под ноги Кесы. Канат лопнул, и качавшаяся над палубой бочка с грохотом обрушилась. Железные обручи выдержали, и тяжелая бочка скатилась с края люка, раздавив ноги человека, который до этого пытался ее направлять. Тот хрипло взвыл; вероятно, он испытывал мучительную боль, как если бы с него сдирали кожу. Раздались крики, началась суматоха, среди которой тут же послышался неистовый хохот нескольких десятков глоток. Вокруг бедняги в серой рубахе портового грузчика, который, крича, колотил руками по палубе, начала собираться команда парусника. Какой-то матрос в мгновение ока достал откуда-то пару старых башмаков — наверняка он снял их с собственных грязных ног — и начал совать башмаки несчастному, который все еще заходился от крика. Чаша переполнилась; матросы прямо-таки завывали от смеха. Потрясенная Кеса, даже не подумав о том, что делает, уже бежала на помощь, но остановилась у самого трапа, не в силах больше сделать ни шага. На ее глазах разыгрывался кошмар; она не могла представить себе, каким мерзавцем нужно быть, чтобы из мучений и пожизненного увечья — если не смерти — устроить себе зрелище и забаву.

На корме раздался гневный окрик, столь громкий, что пробился даже сквозь смех. На главную палубу спускался рослый мужчина с дубинкой в руке, за ним еще один, а за ними женщина. Оказавшись внизу, великан начал колотить дубинкой каждого, кто попадался на пути, и матросам вмиг стало не до смеха. Они обратились в бегство. Женщина что-то сердито крикнула, и те, кто был ближе, сразу же вернулись. Бочку перекатили, освободив раздавленные ноги лежащего. Двое матросов бесцеремонно схватили его за руки и поволокли на набережную, где бросили словно мешок. К ним подбежали рабочие, державшие до этого канат.

— Так мы никогда не отчалим! — рявкнула женщина, замахиваясь, словно собиралась стукнуть по голове ближайшего к ней моряка. — Работа?! Дерьмо это, а не работа!

Моряк поклонился и убежал. Уже нашли новый канат, который привязывали к бочке столь поспешно, будто за каждое потерянное мгновение грозило десять палок. Женщина со злостью пнула прилипшую к луже крови на палубе тряпку, затем посмотрела на стоявшую у трапа Кесу. Удивившись, она внимательно осмотрела одежду посланницы, бросила взгляд на сопровождавших ее солдат и побледневшую, но очень спокойную невольницу-служанку.

— Откуда ты на этом острове, ваше благородие? — с откровенным любопытством спросила она, глядя из-под темно-зеленой повязки, скрывающей левый глаз. — Видимо, недавно?

Кеса молчала, с громко бьющимся сердцем глядя на ту, ради которой пересекла Ближний Восточный Простор. Встреча оказалась слишком неожиданной. Значит… значит, действительно именно так выглядит одноглазая княжна Риолата Ридарета. Наполовину женщина, наполовину Рубин… легендарная предводительница пиратов, та, от кого, возможно, зависело существование всего Шерера. Посланница не могла поверить собственным глазам, ибо легенда полностью соответствовала действительности.

Княжна спустилась по трапу на набережную. Она была на шестом или седьмом месяце беременности, но во всем остальном выглядела так, словно явилась прямо из одной из рассказываемых в тавернах историй о пиратах. Ходячее воплощение дешевой безвкусицы… На ней было роскошное зеленое платье, вернее,

оставшееся от платья воспоминание, поскольку она разрезала его спереди до самого лифа; из-под него виднелась столь же роскошная, расшитая золотом юбка, которая, однако, казалась слишком короткой, так как владелица завязала ее не в талии или хотя бы на бедрах, но высоко над животом, под самой грудью. На предплечьях, как и на лодыжках босых ног, звенели бесчисленные цепочки и браслеты, сверкали перстни на пальцах рук и ног, а в ушах покачивались, почти касаясь плеч, большие золотые кольца. На шее висели жемчуг, золото, серебро, янтарь, изумруд и неведомо что еще. Неужели женщина могла быть до такой степени лишена вкуса? Хоть зеркало-то у нее есть? Впрочем, Кеса перенесла бы что угодно, но отчего-то не могла поверить, что приемная дочь хладнокровного и делового человека, принявшего ее в богатом доме, любит бегать босиком с грязными до невозможности подошвами. Почему у нее нет обуви? Простым матросам легче удержаться босиком на выбленках, или как оно там называлось, но вряд ли ей приходится лазить по мачтам вместе с ними. Неужели ей так хочется показать больше перстней, чем может поместиться на руках?

Или, подумала Кеса, этот одержимый глупец Мольдорн все же был прав? Способно ли вообще мыслить и рассуждать это странное создание, стоящее перед ней? И если даже оно обладает разумом, то вряд ли последний способен сравниться с объемом ее груди… О чем Кеса могла с ней поговорить? О Шерни, о нарушении равновесия Полос и о возникшей вследствие него угрозе для Шерера? О математических теоремах Тамената и моделях Йольмена?

В лучшем случае о камнях в перстнях.

Плавным движением руки пиратка откинула назад кудрявые волосы, которых хватило бы на трех женщин, и выжидающе посмотрела на Кесу.

— Они ленивы и невнимательны, — спокойно сказала она, кивая на перепачканных работяг, все еще склонявшихся над покалеченным товарищем. — Несчастный случай, каких полно каждый день, в этом порту или в другом… Ваше благородие, ты наверняка не из тех, кто часто бывает на портовых причалах, и потому не знаешь, как выглядит работа обычных людей. Поверь мне, этот неуклюжий бедняга уже через три недели будет самым счастливым бездельником на свете. Сейчас — нет, потому что ему очень больно.

Словарь и безупречный выговор агарской красотки настолько не соответствовал ее внешности, что Кеса — как и любой, кто впервые разговаривал с княжной, — почувствовала себя сбитой с толку, даже слегка ошеломленной.

— Самым счастливым человеком на свете? А почему ты так считаешь, госпожа?

— А потому, что он работает на армию. Это военный корабль, — пояснила ее высочество, показывая пальцем на парусник за спиной. — К тому же весьма особенный… потому что мой. — Она слегка насмешливо улыбнулась. — Так что его ремонтирует армия. А здесь, на Агарах, дела обстоят так же, как в Армекте, — этот человек не солдат, но работает на армию, так что армия будет теперь платить ему пенсию, скромную, но пожизненную. На эти деньги он соорудит себе деревянную тележку на колесиках, будет кататься глотнуть пива в ближайшую корчму, пить, есть, болтать что угодно… Существование ему обеспечено, а ничего больше ему и не надо.

— Немного серебра взамен за ноги? Ты согласилась бы, госпожа, на такую судьбу?

— Я нет, и ты тоже нет, ваше благородие. Но он — конечно. На улицах каждого портового города полно таких нищих, которые сами себе отрезали пальцы, чтобы легче вызывать жалость у прохожих. Ты понятия не имеешь, ваше благородие, какая сила заключена в лени. Мевев! — крикнула она через плечо.

— Да, капитан, — невнятно ответил мужчина, затягивавший одной рукой и зубами узел на зеленом платке, обмотанном вокруг предплечья; поверх этого украшения была завязана какая-то тряпка, неизвестно что означавшая — во всяком случае, посланница этого не знала, хотя похожие зеленые платки, украшенные обрывками старых тряпок, она заметила у всех матросов на палубе.