Страж. Тетралогия
Шрифт:
— Все равно я чувствую себя полной бездарностью, — мрачно сказал он. — В школе было легче.
— В школе, к сожалению, даются лишь базовые знания. Нужен хороший преподаватель, который сможет натаскать тебя для одиночного плавания. Не сомневайся, Мириам как раз из таких.
— Вы не любите ее, но сейчас защищаете и даже хвалите.
Я прищурился:
— Не скажу, что не люблю. Но у нас есть некоторые… расхождения во взглядах на жизнь, преподавание и отношения между людьми. Но я не могу не признать, что она хороший учитель, хотя и своеобразный. Сколько ты с ней?
— Уже полгода.
— Всего-то… Если продержишься рядом пять следующих лет, тебя спокойно можно будет спускать на большинство существующих темных душ.
— Спускать? Звучит, словно я собака.
— Все мы собаки из псарни Братства, и нас учат преследовать и травить опасного зверя. В этом нет ничего плохого.
— А если я не продержусь?
— Тогда всему научишься сам или умрешь.
Он призадумался над этим и сказал осторожно, понимая, что ступает на зыбкую почву:
— Вы ведь ушли от нее раньше, да? Я слышал об этом.
— Мне не хватило шести месяцев, — очень спокойно ответил я ему. — Не согласился с некоторыми… постановлениями моей учительницы и решил отправиться в одиночное плавание. Но тебе совершенно не следует повторять мои глупые поступки. Давай поспешим, нам пора.
Мы вдвоем направились за лошадьми. Карл ждал Мириам в воротах. Я оседлал изнывающего от нетерпения Вьюна, вывел его, заметив, что слуга с опаской отходит в сторону, проверил подковы, затем залез в седельные сумки:
— Нужна еще одна фляга воды, Тобиас. Сегодня слишком жарко.
Пока он выполнял поручение, ко мне подъехала Мириам:
— Надеюсь, мы сдвинемся с мертвой точки. У тебя врожденная способность привлекать неприятности. А именно это нам сейчас больше всего и нужно.
— Ну, спасибо.
— Приглядывай за моим учеником.
— И тебе удачной дороги, — попрощался я с ее спиной.
Из Лёгстера мы выехали через Оленьи ворота. Цыганский табор никуда не делся, в нем поставили еще один шатер, и, судя по всему, на поляне перед Королевской пущей собралось сотни две из кочевого народа. Вдоль дороги выстроились торговые лотки, возле них толкались горожане.
Возможно, цыган и не любили, слухи о них ходили самые разные, но свою нелюбовь всегда можно было приберечь на потом. Сейчас же горожане скупали специи, которых в таборе всегда было в достатке и по цене гораздо ниже, чем у других торговцев и тем более у Лавендуззского союза. Кроме пряностей здесь торговали яркими тканями и платками, бусами и браслетами из полудрагоценных камней, книгами и свитками (преимущественно ворованными), кривыми ножами с волчьими и конскими головами вместо набалдашников, ну и магическими и лжемагическими амулетами, разумеется, которые толкали из-под полы.
Также где-то здесь можно найти гадалку на картах или по руке или предсказывающую судьбу с помощью магического хрустального шара. Церковь такие фокусы не одобряет, но народ все равно валом валит. Каждый человек мечтает узнать о том, что ждет его в будущем.
На окраине поляны, рядом с Королевской пущей, шла продажа лошадей. Я заметил, по крайней мере, трех чистопородных скакунов ярко-рыжей масти, к которым присматривались мужчины в дворянской одежде. Здесь, как всегда, никто не спрашивал, откуда у цыган взялись столь прекрасные жеребцы и почему они отдают их по столь низкой цене.
Вьюн тут же привлек пристальное внимание нескольких продавцов, а один чернявый молодец в ярко-розовой рубахе с распахнутым воротом даже окликнул меня, интересуясь, сколько я хочу за коня, но ответа он не получил.
Любимца Кристины на моей памяти украсть пытались, по крайней мере, четырежды. Дважды конокрады поплатились за это жизнью, даже не успев понять, что произошло. Еще дважды его увели, но он каждый раз возвращался, не проходило и часу, весь в человеческой крови и в самом дурном из своих лошадиных настроений.
Тракт разделял Королевскую пущу на две неравные части, пробираясь сквозь темно-зеленый сумрак, мимо дубовых рощ, звенящих ручьев, и выныривал из нее на равнине, среди множества деревень. Дальше дорога разделялась на две. Одна, торная, шла вдоль берега моря, другая, короткая и дикая, где произошло одно из нападений, оставалась необжитой вплоть до самого Ольверга, петляя мимо Столетнего плоскогорья.
Солнце жарило как проклятое. С самого утра до самого вечера, без всякой усталости. Кони выдыхались, приходилось искать места для остановки, давать им отдых, а затем вновь продолжать путь, окунув голову в какой-нибудь ручей и налив себе за шиворот побольше холодной воды.
Из-под копыт поднималась дорожная пыль, к ней добавлялось все то, что вздымали в воздух ноги пешеходов, кареты, телеги, дилижансы, всадники и стада коров, которым, как назло, именно сейчас зачем-то потребовалось выбраться на тракт. Завеса висела чуть ли не до неба, и приходилось дышать лишь через платок, повязанный на лицо.
На ночевку мы остановились в трактире «Синий взгляд смерти». Хозяин дал нам комнату, сказав мне:
— Дикий у тебя коняга. Едва моему конюху череп не проломил. Самому тебе придется за ним смотреть.
— Хорошо, — кивнул я. — И вот что, любезный. Я смотрю, люди тут разные… Некоторым захочется посмотреть на лошадку поближе. Ты уж скажи им, что ни к чему рисковать своей шеей.
— Никто не станет трогать лошадь стража, господин, — ответил тот. — Во всяком случае, не в моем заведении. Один из ваших двенадцать лет назад избавил меня от гадины, что тут поселилась, и денег не взял. Так что не беспокойтесь. Ни зверя, ни мальчишку никто из моих не обидит. Я лично прослежу. Если сунутся, больше не получат пива. Поверьте, для них это пострашнее какой-то смерти.