Страж. Тетралогия
Шрифт:
— Людвиг, ты тоже так считаешь? У нее хотя бы есть защита, но я не вижу у Пугала большого желания выточить колечко из ребра Романа для тебя.
— Не собираюсь оставаться в стороне.
— Ага. Не успокоишься, пока он не заберет у тебя все оставшиеся пальцы. Очень умно! У вас вроде как любовь. На кой черт он нужен тебе дохлым, Гера? — Он попытался манипулировать ею. — Отговори его.
— У меня не получится, Проповедник.
— Ну, тогда мне остается лишь молиться за вас. И ждать неизбежного.
Ждать пришлось долго. Неделя сменялась неделей, начался август, а мы все еще торчали в Люнреве, ожидая божьего откровения, как это называл Проповедник, при этом усмехаясь.
Мы с Герой облазили весь город и даже нашли четыре темные души. Охота на них развлекла нас на какое-то время. Еще по вечерам мы катались на лодке вокруг островов, сидели под старыми каштанами на Золотом мысу — выступающей части крупнейшего острова, где был разбит большой парк… Мы давно так долго не были вместе, наслаждались этим и делали вид, что не помним о том, ради чего мы здесь.
Капеллан Папы отбыл в Риапано, кардинал ди Травинно каждый вечер закатывал пиры, которые он называл скромными ужинами. Роман часто составлял нам компанию по вечерам за бутылкой вина или пропадал в «Фабьен Клеменз и сыновья», рассылая корреспонденцию в разные княжества. Отец Март проводил время в посте и молитве, лишь иногда попадаясь мне на глаза.
Рудольф все дни торчал в трапезной. Усевшись на лавке, он клал ноги в ботфортах на стол и, щурясь, отстраненно изучал разноцветные витражи да фрески, пока те не меркли с приходом ночи. Порой он мне кивал, но чаще попросту игнорировал. Пугало, которое иногда бродило вместе со мной, его тоже больше не интересовало. А одушевленный делал вид, что личный посланник кардинала здесь и вовсе отсутствует.
Проповедник ныл, лазил везде, где было хоть что-то похожее на бордель, и учился читать. Надо сказать, у него неплохо получалось, как я и думал с самого начала. С памятью у старикана, знавшего наизусть достаточное количество святых книг, все было в порядке. Он легко выучил алфавит и уже мог читать по слогам на всеобщем. В один из дней он разобрал на стене фразу, оставленную для него Пугалом: «Проповедник — старый козел». Возмущению души не было предела, и следующие два дня он дулся на всех, глядя на мир волком, пока не поклялся, что научится еще и писать, чтобы отомстить страшиле.
Жизнь текла на фоне тревожного ожидания и все более мрачных новостей, приходящих с юга. Юстирский пот продвигался на север и на запад. Пробиваясь через выставленные кордоны, пожирая города и деревни. Тысячи беженцев покинули свои дома, надеясь спастись от болезни и разнося ее все дальше и дальше. Сине-черные трупы лежали в домах, на улицах и трактах, привлекая к себе нежить.
Основная часть Братства отправилась в те края, борясь с темными душами, которых день ото дня становилось все больше и больше. Стражи не успевали решать одну проблему, как появлялась новая. Сообщения, которые приходили Гертруде от магистров, были одно хуже другого. По меньшей мере пятнадцать из нас перестали выходить на связь, оказавшись где-то в сердце зон, зараженных юстирским потом. Исчезли в том числе Львенок, Натан и Альберт, и мы беспокоились о них, надеясь, что известий от них нет лишь потому, что во многих городах по причине эпидемии «Фабьен Клеменз и сыновья» приостановили свою работу.
Иные существа выбирались из глухомани и тайных берлог, собирались в отряды и пытались очистить землю от тех, кого они считали захватчиками. Где-то у них это получалось, где-то нет, но общее положение вещей не радовало.
А люди, вместо того чтобы сплотиться, потеряли голову. Бежали, молились, готовились к смерти, сами искали ее. Разумеется, было полно таких, как Святые братья очищения, — фанатики и те, кто отказывался от веры предков или вовсе придумывал свою, ведя за собой новых сторонников. Подлецы сбивались в банды, армии разбегались, вчерашние писцы или купцы вдруг решали, что, чтобы защититься, надо нападать и убивать тех, кто просто проходит мимо. Убийства никогда никого не удивляли, смерть — обычное дело на дорогах, но сейчас она приобрела масштабы бедствия.
Обыватели хватали все, до чего могли дотянуться, пили, жрали, совокуплялись, пускали кровь, превращая ее в целые реки, спеша «пожить» напоследок, судорожно цепляясь за отведенные им судьбой последние месяцы, а то и недели.
С каждым днем плохих новостей приходило все больше, и они становились все хуже и невероятнее, словно всеми вдруг овладело безумие. Повсюду вспыхивали бунты, стычки, войны. Сменялись правители. И это было только началом. Юстирский пот даже не дошел до При и Катугских гор, гуляя на юге, оставляя богатые города княжеств на следующий год.
В конце концов я попросил Романа сделать перерыв и не посвящать меня в то, что происходит за пределами Люнреве. Проповедник заявлял, что от того, что творится вокруг, совсем не хочется жить.
Наше с Герой время тянулось бесконечно долго и бежало со скоростью штормового мартовского ветра. И с каждым днем я чувствовал, что оно вот-вот закончится.
Так и случилось.
Отец Март поймал нас на ступенях, когда мы собирались отправиться на очередную прогулку. Я увидел у него в руках меч, который когда-то принадлежал брату Курвусу.
— Началось. — Он сказал об этом так спокойно и естественно, словно речь шла о весеннем паводке. — Вы не передумали?
— Нет, — ответила Гера, дождавшись моего кивка.
— Господи Боже мой, — перекрестился Проповедник. — Он уверен?
— Тогда жду вас внизу через две минуты. Поторопитесь! — Инквизитор ушел стремительным шагом, прямой как палка, и полы его простой серой рясы волновались при каждом шаге, точно море в шторм.
— Держись, пожалуйста, рядом со мной и не лезь вперед. Обещай. — Гертруда обняла меня.
— Обещаю.
— Я с вами, — вызвался Проповедник и, видя наши удивленные взгляды, неловко пояснил: — Ну не всегда же мне отсиживаться в стороне. К тому же как будто каждый день происходят такие события. Мое любопытство на этот раз пересиливает мое чувство самосохранения. Ты идешь, шляпа?
Пугало, стоявшее поодаль и не спускавшее с нас глаз, отрицательно покачало головой, резко развернулось, направившись прочь.
— Ну, по крайней мере у одного из нас есть разум, — с иронией произнесла Гертруда.