Страж
Шрифт:
— Трахни меня, — сказала она.
Меньше всего Картер ожидал от жены таких слов. В первый момент он решил, что ослышался.
— Трахни меня.
Даже ее голос звучал незнакомо.
Она сорвала одеяло с обнаженного тела, притянула Картера к себе и начала раздевать.
— Бет, в самом деле…
— Да, в самом деле, — проговорила она насмешливо, но требовательно, — я этого хочу, — и стянула с него трусы, — сейчас.
— Но я…
Она закрыла ему рот жарким поцелуем, ее язык искал, трепетал.
Все было неправильно, все было не так. У Картера было ощущение, что он
Ее рука скользнула вниз.
Помимо воли Картер откликнулся на ее страсть.
Бет изогнулась и застонала. Этот стон, выражавший жажду ее желания, эхом прозвучал в ушах у Картера.
Она раздвинула ноги и обхватила ими спину Картера.
Она вела себя так, словно любовная прелюдия длилась не несколько секунд, а несколько часов. Она затягивала его все глубже внутрь себя и стонала в экстазе. Ее стоны распаляли его. Он никогда не слышал, чтобы она издавала такие звуки, никогда ее тело не пылало так от страсти… но при этом почему-то оставалось холодным. Она запрокинула голову, он входил в нее снова и снова.
— Еще… — повторяла она, — еще… еще…
Но это не могло продолжаться бесконечно. И когда он не смог больше сдерживаться, Бет вонзила ногти в его спину, будто когти, и с ее губ сорвался сдавленный крик.
Картер закрыл глаза. В эти мгновения он не думал ни о чем.
Но, очнувшись, увидел, что Бет лежит, повернувшись лицом к окну. На губах застыла легкая полуулыбка, а глаза… Глаза закатились так, что Картеру были видны только белки.
У Картера по спине побежали мурашки. Он почувствовал, что из ранок, оставленных ногтями Бет, потекла кровь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Эзра добрался до особенно сложной, запутанной, но захватывающе увлекательной части перевода. В предыдущем отрывке текста описывались обязанности ангелов, называемых Стражами, и говорилось о том, что они некогда сделали для человечества. Поскольку сами они никогда не спали, то постоянно наблюдали за миром и наделили людей такими дарами, как искусство выращивания растений и сбора урожая, а также обучили людей ремеслам и искусству. Они научили людей разговаривать на одном языке, чтобы они могли понимать друг друга и достигать в трудах единой цели.
С того момента, как Эзра приступил к новому отрывку свитка, ему пришлось оторваться от работы только один раз: он вынужден был появиться на приеме, устроенном для сбора средств на предвыборную кампанию мэра. Этого потребовал отец, и Эзра послушно пробыл на вечеринке ровно столько, сколько было нужно, чтобы лично поблагодарить мэра за то, что тот вмешался и вызволил его из-за решетки после неприятного происшествия в парке около здания ООН. После этого Эзра тут же ретировался в свою комнату.
На самом деле он так торопился, что в буквальном смысле налетел на одного из гостей, высокого светловолосого мужчину, в коридоре, ведущем к личным комнатам членов семьи. Эзра держал в руке бокал с шампанским, и при столкновении с мужчиной часть шампанского выплеснулась на его темный костюм.
— Ой, простите, — извинился Эзра и принялся отряхивать костюм незнакомца.
Тот молчал, Эзра поднял голову и удивился. Мужчина был в темно-янтарных тонированных очках, а его
— Вы, видимо, заблудились.
— Почему вы так говорите?
У него был очень странный акцент.
— Потому что вечеринка вон там, — сказал Эзра и кивком указал в противоположную сторону.
— Да, — ответил мужчина. Потом улыбнулся какой-то своей мысли и ушел.
Эзра ощутил аромат листьев.
Но больше он об этой встрече не думал. Он сразу сел за перевод очередного отрывка, над которым трудился уже не первый день. Это был долгий перечень ангелов, их древних имен. Работа шла очень медленно. Все утро и почти до самого вечера Эзра рассматривал бледные буквы, выцветшие слова, и поскольку буквальных эквивалентов не существовало ни на одном из известных языков, он старался сделать хотя бы приблизительный перевод. Но звуки противились передаче их современным языком. Согласные были жесткими, как кожура грецкого ореха, а гласные сливались между собой, их крайне трудно было произнести. Слоги требовали и даже сами создавали нечто вроде странной музыкальной последовательности, и Эзре оставалось только приблизительно передавать загадочные имена. Аракел… Семъяза… Гадриил… Пенему… Тамуэл… Баракел… Эреус.
Наверное, из-за того, что он был так погружен в работу, Эзра сначала не услышал, как что-то скребется по стеклу у него за спиной. А когда этот звук проник в его сознание, он услышал, как поворачиваются ручки дверей, ведущих на террасу. Эзра повернулся на стуле и посмотрел на стеклянные двери. Они были закрыты. Длинные, до пола, шторы задернуты. Но на террасе что-то шевелилось и шуршало, он это отчетливо слышал.
Эзра закрыл фрагмент свитка, лежавший на чертежной доске, легкой тканью и крадучись пошел к дверям.
Царапанье стихло. Вдруг кто-то забарабанил по стеклу.
Эзра одним пальцем раздвинул шторы и увидел прижатый к стеклу глаз. Зеленый глаз смотрел на него странно, дико.
— Впусти меня, Эзра, — услышал он. — Я должна показать комнаты дизайнеру!
Что?! Это была Кимберли. Она стояла на холодной террасе, и на ней не было ничего, кроме тонкого розового пеньюара. Она была одна. Никаких дизайнеров.
— Открой! Мы тут замерзаем!
Терраса шла вдоль всего этого края квартиры — от апартаментов отца и Кимберли до комнат Эзры, но он не мог припомнить, чтобы Кимберли хоть раз совершала по террасе такие далекие прогулки. Эзра отдернул штору и попытался повернуть дверные ручки. Ими пользовались редко, и он повернул их с большим трудом. А когда он распахнул двери, Кимберли порывисто шагнула в комнату. Волосы у нее растрепались и спутались, она была босая.
— Почему ты все время запираешь эти комнаты как тюремную камеру? — с упреком проговорила она.
Эзра не знал, что ответить. И что думать, он тоже не знал. Кимберли обвела комнату взглядом, увидела покрытые листами ацетатного волокна фрагменты восстанавливаемого свитка, развешанные по стенам, увидела чертежную доску с горящей над ней лампой, набор кисточек, латексные перчатки и острые ножи на старом ящике для игрушек и недовольно наморщила нос.
— Ты разве еще даже не начал собирать вещи?