Стража! Стража!
Шрифт:
— Простите? — сказал он.
— Я говорил, что мы пытались обдумать подходящую компенсацию, капитан Бодряк. Многочисленные государственно мыслящие сограждане… — Патриций остановил свой взор на членах Совета и леди Рэмкин. — и, разумеется, я, собственной персоной, ощущаем, что должна быть воздана соответствующая награда.
Все еще непонимающе Бодряк продолжал смотреть на него.
— Награда? — сказал он.
— Это же обычно за столь героическое предприятие. сказал Патриций, немного раздраженно.
Бодряк опять устремил взор вперед. — Не стоило об этом думать, сэр. — сказал он. — Мужчины не должны об этом говорить, ей-богу.
Настала
Патриций любезно кивнул.
— Э-э. — сказал он. — Вопрос в том, что спасая жизнь вашей чести, мы думали, понимаете, о спасении города и его жителей, или точнее, я имею в виду… мы просто попытались, ей богу, попасть в уязвимое место и все такое… просто мы были убеждены, что имеем на это право. Если вы уловили мою мысль.
Собравшиеся в зале дружно кивнули. Именно так и должно было быть.
— Продолжайте. — сказал Патриций.
— А потому мы, как бы это сказать, пораскинули вместе мозгами. — сказал сержант. — Немного нагло, я понимаю…
— Пожалуйста, продолжайте, сержант. — сказал Патриций.
— Не стоит останавливаться. Нам всем хорошо известна важность вопроса.
— Хорошо, сэр. Да, сэр. Во-первых, это жалованье.
— Жалованье? — сказал лорд Ветинари. Он посмотрел Бодряка, который отвел взгляд, вглядываясь в пустоту.
Сержант приободрился. Его лицо выражало непреклонную решимость человека, собирающегося довести дело до конца.
— Да, сэр. — сказал он. — Тридцать долларов в месяц.
Это неправильно. Мы думаем, что… — он облизал губы и бросил взгляд через плечо на двух своих товарищей, которые подбадривали его жестами. — мы думаем, что для начала можно положить, э-э, тридцать пять долларов? В месяц? — Он посмотрел на каменное выражение лица Патриция. — С надбавками за звание? Мы думаем пять долларов. Он еще раз облизал губы, нервничая из-за выражения лица Патриция. — Мы не хотели бы соглашаться на сумму, меньше четырех. — сказал он. — Категорически. Простите, Ваше Высочество, но так оно и есть.
Патриций еще раз посмотрел на ничего не выражающее лицо Бодряка, а затем опять поглядел на отряд.
— Категорически? — сказал он.
Валет прошептал что-то на ухо Двоеточию, а затем отступил на шаг назад. Вспотевший сержант сжал свой шлем так, как если бы тот оставался единственной реальной вещью в мире.
— Это совсем другое дело, Ваше Преподобие. — сказал он.
— Вот как. — понимающе улыбнулся Патриций.
— И вот еще чайник. Он был не очень хороший, но Эррол слопал его. Он стоит около двух долларов. — Он судорожно глотнул. — Мы могли бы обзавестись новым чайником, если не возражаете, ваше высочество.
Патриций наклонился вперед, ухватившись за поручни своего кресла.
— Я хочу прояснить суть вопроса. — холодно сказал он.
— Мы можем считать, что вы просите о изрядной добавке к жалованью и домашней утвари?
Морковка прошептал в другое ухо Двоеточия.
Двоеточие повернул оба выпученных, налитых кровью глаза к сидящим сановникам. Ободок шлема судорожно вращался между пальцами, как мельничное колесо.
— Ну. — начал он. — иногда, мы подумали, понимаете, во время обеденного перерыва, или когда тихо, например возможно в конце дежурства, и мы хотим немного расслабиться, понимаете, отдышаться… — Его голос замер на полуслове.
— Да?
Двоеточие
— Я полагаю, что доска для дартца не подлежит обсуждению…?
Громовая тишина, последовавшая за этими словами, была прервана недовольным фырканьем.
У Бодряка из трясущейся руки выпал шлем. Нагрудник затрясся, как-будто годами сдерживаемый смех вырвался наружу, извергаясь как лава из вулкана. Он повернулся лицом к сидящим советникам и смеялся без остановки до тех пор, пока не полились слезы.
Смеялся над тем, как они встали, сконфуженные и с чувством оскорбленного достоинства.
Смеялся над подчеркнуто неподвижным выражением лица Патриция.
Смеялся над миром и спасением душ.
Смеялся и смеялся, смеялся без остановки до тех пор, пока не полились слезы.
Валет вытянулся как журавль, чтобы достать до уха Двоеточия.
— Я говорил вам. — прошипел он. — Я говорил вам, что они никогда не смирятся с этим. Я знал, что доска для дартца оттолкнет нам удачу. Вы их всех расстроили.
Дорогая Мамочка и Папа <писал Морковка > Вы ни за что не поверите, но я, пробыв в Дозоре лишь несколько недель, уже стал Констеблем. Капитан Бодряк сказал, что Патриций лично сказал ему, что я должен стать констеблем, а также он надеется, что у меня будет долгая и успешная карьера в Дозоре, и он будет следить за мной с особым интересом. Мое жалованье увеличилось на десять долларов и еще у нас есть специальная премия в двадцать долларов, которую капитан Бодряк платит из своего собственного кармана, как сказал сержант Двоеточие. Вы найдете деньги, приложенные к письму. Я собрал немного, потому что навещал Тростинку, а миссис Пальма сказала, что все девушки будут следить за моей карьерой с Огромным интересом, и я могу прийти на обед после ночного дежурства. Сержант Двоеточие мне рассказывал, как начинать ухаживание, которое очень интересное и совсем не такое сложное, как кажется. Я арестовал дракона, но он сбежал. Надеюсь, что с мистером Лаковым все в порядке.
Я такой счастливый, как никто другой в целом мире.
Ваш сын, Морковка.
Бодряк постучал в дверь.
Как он заметил, была приложены усилия, чтобы привести в порядок особняк Рэмкинов. Разросшийся кустарник был безжалостно вырублен. Старый рабочий, стоявший на верху лестницы, прибивал к стенам штукатурку, а другой, с лопатой, был занят определением, где же кончается лужайка и начинаются клумбы с цветами.
Бодряк сунул подмышку шлем, пригладил волосы и постучал. Он предполагал попросить сержанта Двоеточие сопровождать его, но быстро отбросил эту мысль. Он не мог выносить насмешек. Чего он, в конце концов, должен бояться? Он смотрел на когти смерти три раза, четыре, если включить сюда приказание лорду Ветинари заткнуться.
К его удивлению дверь наконец была открыта дворецким, таким старым, что он должно быть был воскрешен стуком в дверь.
— Д-да? — сказал он.
— Капитан Бодряк, Городской Дозор. — сказал Бодряк.
Дворецкий оглядел его с ног до головы.
— Ах, да. — сказал он. — Ее честь говорила. Я полагаю, что ее честь находится со своими драконами. — Если вы желаете подождать, то я провожу…
— Я знаю дорогу. — сказал Бодряк и отправился по заросшей тропинке.
Загоны были разрушены. Разбитые деревянные ящики лежали под навесом из промасленной тряпки. Из глубины навеса его приветствовали несколько печальных болотных драконов. Среди ящиков целеустремленно копошилась пара женщин.