Стражи последнего неба
Шрифт:
— Постой, Хаим. Ты говоришь слишком умные слова. Что такое каббала, я знаю. Но профетическая?.. И кто такой Абулафия?
— А библиотека? — Хаим продолжал гнуть свою линию. — Я бы продал ее людям, которые понимают, и заработал бы немного денег…
— Так и быть, забирай библиотеку. А сейчас рассказывай все, что тебе известно.
— Все? — усмехнулся Хаим. — Боюсь, это займет слишком много времени.
— Ладно, начинай.
— Судя по тому, что я здесь вижу, покойный усиленно занимался профетической каббалой.
— Ну, вот опять! — воскликнул я. — Да объясни мне наконец, что это такое!
— Как тебе сказать… — Хаим задумчиво потеребил седую бороду. — Если «каббала июнит» занимается теорией — сотворением мира, тем, что называется «маасе берешит», «деянием изначальным», а также «маасе Меркава», «деянием Колесницы» — распространением Божественного света, и «таамей мицвот» — тайным смыслом библейских заповедей, а «каббала маасит» — практическая, предназначена для изменения нашего материального мира, то «каббала профетическая» служит для проникновения человека в высшие миры.
— А это возможно? — удивился я.
— Возможно. Но не безопасно.
— Что значит «не безопасно»?
Хаим с выразительным видом показал на кресло, в котором закончился земной путь Польского Святого.
— Ну, я так не думаю. Если хочешь слышать мою версию — мне кажется, просто кто-то сильно напугал старика. Явился сюда под утро, с факелом…
— С каким факелом? — перебил меня Хаим.
— А вот посмотри, — я показал на обожженный пол. Хаим изменился в лице. — Ты уже где-нибудь такое видел?
— Да. В Талмуде, в трактате «Хагига», «Праздничная жертва».
— Слушай, ты меня окончательно запутал.
— Я и сам запутался, — усмехнулся Хаим.
— Может быть, пойдем к раву Амнуэлю?
— Именно это я и собирался предложить.
Мы вышли. Темным-темно было в коридоре — действительно, на целом этаже никто не жил. С трудом закрыл я дверь — и вот мы на улицах гетто.
В римском гетто улицы узкие, средневековые. Дома высокие — этаж лепится на этаж. Впрочем, сейчас здесь живет не слишком много народу — давно уже нет необходимости римским евреям селиться в гетто.
Мы с Хаимом шли быстро, не разговаривая. Неожиданно одна мысль пришла мне в голову, и я спросил:
— А кто был хозяином дома, где жил Иегуда-Юдл?
— Зачем это тебе?
— Хотел бы выяснить, с кем общался Польский Святой.
— Ни с кем, — спокойно сказал Хаим, не поворачивая головы (он шел чуть впереди, указывая мне дорогу).
— Сдается, ты знаешь больше, чем говоришь, — проворчал я.
— Мы все знаем больше, чем говорим. «Молчание — ограда мудрости», так, кажется, написано в «Поучениях отцов»?
Дом рава Амнуэля стоял в центре гетто, на площади — высокий, четырехэтажный. Электрического звонка не было — его заменял дверной молоток в виде бронзового льва, держащего кольцо в оскаленной пасти. Хаим стукнул несколько раз, довольно скоро в прихожей послышались шаги, и дверь отворилась.
— Вы к раву? — спросил открывший нам юноша в ермолке и традиционной еврейской одежде.
— Да, — ответил Хаим, и нас без каких-либо церемоний проводили в кабинет рава на втором этаже.
А книг-то, книг!.. Все четыре стены в кабинете рава были уставлены книгами, оставляя лишь небольшое место для двери. Письменный стол стоял в центре комнаты.
За ним восседал рав в темном шелковом халате, а перед столом стояли два стула, на которых и разместились мы с Хаимом.
Рав Амнуэль приветствовал нас кивком головы, почти не отрывая взгляда от книги, которую он читал.
— Шалом, ребе, — поздоровался с ним Хаим как можно вежливее. — Это Яков Рафаэль, комиссар карабинеров.
Амнуэль посмотрел на меня с интересом:
— Что привело полицейского в дом к раввину?
Хаим уже раскрыл рот, но я решил повести разговор сам:
— Вы знаете, сегодня в гетто скончался Иегуда-Юдл Розенберг, которого называли Польский Святой. Мне поручено расследование его смерти.
— Разве что-то непонятно? — удивился рав.
— Непонятно все. Например, причина смерти — точнее, причина, вызвавшая остановку сердца. Пол в комнате покойного обожжен — почему? Почему в момент смерти Розенберг был в праздничной одежде? Я ведь еврей и знаю, что надевают евреи в будни, а что — в праздники.
— Вы — еврей? — рав посмотрел на меня с интересом.
— А что, непохож? Отец мой был раввином в Падуе, умер, когда мне было четырнадцать лет. А мать моя умерла при родах. Так что всего добиваться пришлось самому.
— Но хоть какое-то еврейское образование вы получили?
— Учился немного, — уклончиво ответил я.
— Вы когда-нибудь слышали отрывок из Талмуда о том, как четверо вошли в Пардес?
— Даже наизусть помню — почти. «Четверо вошли в Пардес — рабби Акива, Бен-Азай, Бен-Зома и Элиша бен Авуя. Бен-Азай умер, Бен-Зома сошел с ума, Элиша бен Авуя стал еретиком, а рабби Акива вошел с миром и вышел с миром». Так, кажется?
— Блестяще! А что такое Пардес, можете объяснить? — продолжал расспрашивать меня Амнуэль (чудное зрелище со стороны — рав допрашивает полицейского).
— Ну, Пардесом называют четыре уровня комментирования Торы: пшат — простой смысл, ремез — намек, драш — гомилетический комментарий и сод — тайна. Первые буквы этих четырех слов и составляют аббревиатуру «Пардес». В ешиве я думал, что они просто комментировали Тору, но как тогда понять последствия?
— Не все так просто. Загляни в комментарий, и ты увидишь, что под Пардесом подразумеваются высшие, духовные миры.