Стражи последнего неба
Шрифт:
— Ладно, сходим. — Я снял халат и ермолку, взял полотенце. — Пошли.
— Прямо сейчас?
— Немедленно.
Хаим пожал плечами, но тем не менее согласился со мной. Мы вышли и направились к гетто. Я не знал, где находится миква, и целиком положился на Хаима.
По дороге он спросил меня:
— А тфилин ты сегодня утром надевал?
— Нет.
— Раз уж ввязался в такое дело, необходимо теперь каждое утро накладывать тфилин. И каждый день ходить в микву, чтобы очистить тело и дух.
— Хорошо. — Я был согласен на все, так мне хотелось скорее приступить к делу. — И есть буду только кошерную пищу.
— Это само собой. А в день погружения в Меркаву придется поститься.
Мы добрались до миквы, которая помещалась в невысоком одноэтажном здании возле главной синагоги. Миква уже была закрыта, но Хаим быстро нашел сторожа, который за пару лир открыл нам двери.
Пока я раздевался, Хаим зажег возле бассейна много свечей, отчего комната стала напоминать какой-то диковинный храм.
— Я уже не помню — надо говорить какое-то благословение?
— Мужчины благословения не говорят — только женщины. Давай, и помни — окунаться надо с головой.
Неожиданно у меня перед глазами всплыла картина — отец окунается в микву, низко приседая и проводя руками над головой: покрывает ли вода макушку?
По ступеням я стал спускаться в бассейн. «Наверное, это похоже на снисхождение в Меркаву», — подумалось мне. Наконец я встал на дно бассейна. Вода здесь доходила мне до груди. Свечей отсюда не было видно, и поверхность воды казалась покрытой оранжево-алой пленкой — след отраженного от стен и потолка света.
Выдохнув до отказа воздух, я нырнул, провел быстро руками над головой — да, все правильно, погрузился достаточно. Еще раз. Третий раз я нырнул с открытыми глазами, чтобы полюбоваться удивительным зрелищем — черная, как чернила, толща воды и мерцающий свет над головой.
— Три раза хватит? — спросил я громко.
Никто не ответил. Я понял, что Хаим вышел, чтобы мне не мешать. Поднявшись из бассейна, я вытерся, оделся и вышел на свежий воздух — в микве было довольно сыро.
— Ты сегодня что-то еще будешь делать? — спросил Хаим.
— Не знаю, уже поздно… Наверное, нет.
У моего дома мы расстались. Я поднялся к себе, походил по комнате. Спать совершенно не хотелось — я достаточно выспался днем; к тому же купание и прогулка по ночному Риму взбодрили меня.
В моей комнате сильно пахло сиренью. Я зажег ароматические свечи, которые принес Малах, и смесь запахов создала странную атмосферу.
Надев китл и ермолку, я уселся в кресло, положив перед собой бумажку с «семью печатями мудрости» и молитвенник. Вот эта молитва, я помню, как ее читали в отцовской синагоге на однообразный, размеренный мотив:
«Ха-адерет ве ха-эмуна — ле хай оламим,
Ха-бина ве ха-браха — ле хай оламим»…
Строки тут следуют в алфавитном порядке. Пробежав молитву глазами до конца, я стал тихонько напевать ее на известный мне мотив, отбивая такт на подлокотнике кресла:
«Красота и вера — Живущему Вечно,
Мудрость и благословение — Живущему Вечно,
Гордость и величие — Живущему Вечно,
Знание и речь — Живущему Вечно,
Слава и великолепие — Живущему Вечно,
Благо и вечность — Живущему Вечно,
Блеск и сияние — Живущему Вечно,
Мощь и стойкость — Живущему Вечно,
Порядок и чистота — Живущему Вечно,
Единство и трепет — Живущему Вечно,
Корона и почет — Живущему Вечно,
Знание и влечение сердца — Живущему Вечно,
Царство и власть — Живущему Вечно,
Краса и победа — Живущему Вечно,
Величие и возвышение — Живущему Вечно,
Спасение и великолепие — Живущему Вечно,
Совершенство и справедливость — Живущему Вечно,
Воззвание и святость — Живущему Вечность,
Гимн и величие — Живущему Вечно,
Песнь и хвала — Живущему Вечно,
Восхваление и красота — Живущему Вечно».
Дойдя до конца гимна, я начал сначала, а затем повторил еще раз. Последние строчки я уже читал сквозь забытье — меня неудержимо клонило в сон.
Пришел в себя я в какой-то комнате. Стены ее были черными, пол — блестящим (хотя мне никак не удавалось рассмотреть подробности), а в каждой из четырех стен было по три узких арочных окна. «Сплю я или не сплю? — спросил я себя. — С одной стороны, я могу сейчас здраво рассуждать — значит, не сплю. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что сижу сейчас в кресле в своей комнате, а то, что вижу, — очевидно, сон. С третьей стороны — если я не сплю, то где находится место, в котором я нахожусь?»
Запутавшись в собственных мыслях, я решил выйти из комнаты — она все равно была абсолютно пуста. Подошел к двери, которая имела форму арки…
Господи! Выйти оказалось некуда!
Комната висела в воздухе в каком-то непонятном пространстве. За порогом в безумной глубине подо мной бушевало огненное море. В него низвергались на горизонте семь огненных водопадов (огнепадов?), да таких, что Ниагара рядом с ними смотрелась бы скромнее, чем «Писающий мальчик» из Брюсселя рядом с самим Ниагарским водопадом.
А посредине возносился в абсолютно черное небо и терялся в высоте непредставимый по размерам обелиск из синего прозрачного материала.
«Это же сапфир! — догадался я. — Я нахожусь в Зале Сапфирового кирпича. Но что я теперь должен делать?»
Слева и справа от выхода появилось по четыре ангела. Они не возникли из ниоткуда, а постепенно сконденсировались из атмосферы. Ангелы были очень большие, но не такие огромные, как все вокруг. Они были похожи на людей — с руками, ногами и головами, только целиком состояли из огня.
Прямо напротив меня возник еще один ангел — самый большой.
«Интересно, кто это?» — подумал я. Но ангел не имел намерения представляться.
— У тебя есть печати? — спросил он голосом, похожим на гром.
— Дома забыл, — ответил я таким же тоном.
По огненному телу ангела пробежала волна — очевидно, от моей наглости. В руках у него появился огненный меч…
Но тут мое тело пронзила боль, и я очнулся у себя в комнате, в том же кресле. Надо мной стоял Хаим Малах с флакончиком нашатырного спирта.