Стражи. Боги холода
Шрифт:
– Этого человека больше нет, смертный, – шептал ему голос, – Он умер. Умер с радостью, чтобы родился я – Говорящий с Тецкатлипокой. Я буду существовать вечно. А хочешь увидеть, что будет, когда мой господин войдет в этот никчемный мир?
Перед взором Яна возникло видение.
Развалины огромного города посреди выжженной равнины. Улицы, забитые ржавеющими остовами автомобилей. Кутающиеся в лохмотья люди пробираются среди руин, стремясь к центру города, где возвышается титанических размеров пирамида, на вершине
Люди падают на колени, моля даровать им хоть немного еды, света, хоть немного жизни.
Тецкатлипока указывает на женщину, стоящую у подъезда обрушившегося дома, и двое жрецов, бродящих в толпе, подхватывают ее под руки. Бог манит их к себе, и жрецы возносятся в воздух, поддерживая обмякшую от ужаса жертву.
Взлетает в воздух рука, сжимающая жертвенный нож.
Бог запрокидывает голову и визгливо хохочет.
Услышав пронзительный звон, Таня упала на колени, закрывая руками уши, и зажмурилась.
Она стоит на опушке черного, засыпанного снегом, леса. Тело терзает неимоверный холод. Губы начинают дрожать от холода, и она обнимает себя руками за плечи, чтобы хоть немного согреться.
На нее надвигаются ледяные сани, и она видит равнодушные лица Мораны, Чернобога и Тецкатлипоки, глядящих на ничтожную смертную.
Она понимает, что сейчас умрет. Но почему-то знает и другое – где-то там, позади, из последних сил сражается Ян. Быть может, она сможет подарить ему несколько лишних секунд.
Дрожа, она выпрямляется, и разводит руки в стороны в жалкой, нелепой попытке преградить путь всемогущим богам.
– Нет, – шепчет она чуть слышно, и чувствует соленый вкус крови на губах.
Сани замедляют свой бег.
Тецкатлипока неторопливо поднимает исходящее дымом зеркало, висящее у него на боку, и вглядывается во что-то, видимое только ему одному. Нестерпимо медленно текут секунды. Тане кажется, что само время умерло на опушке этого леса, замерзнув и рассыпавшись снежной пылью.
Наконец, бог опускает зеркало и молча трогает Морану за плечо.
Богиня смотрит на девушку, и величественным жестом касается изогнутой дуги возносящегося над головами богов, санного полоза.
Сани сворачивают и удаляются вдоль кромки леса.
Таня слышит презрительный смех Мораны и без сил валится в снег.
Блуждая в темноте, Ян чувствует легкую, почти незаметную дрожь, прошедшую по телу жреца.
Он
Изо всех сил Ян давит, и рука с ножом поддается. Колодцы пустоты удаляются, он видит перед собой мертвое лицо мумии и, рывком разворачивает руку жреца с зажатым в ней ножом. Навалившись всем телом, он вгоняет рукоять жертвенного ножа в грудь Говорящего с Тецкатлипокой.
Жрец валится на камни, рядом с алтарем.
На зал обрушилась тишина.
С трудом открыв глаза, Таня попробовала сесть. Тело все еще била крупная дрожь, по нижней губе текло что-то горячее и соленое. Вытерев губы, она увидела, что рука измазана кровью.
Глазами она искала Яна.
Вяземский сидел, привалившись к алтарю, рядом с рассыпающимся в прах телом жреца.
Увидев, что Таня смотрит, он слабо улыбнулся, и попытался подняться.
Левая рука Яна висела плетью, он шатался, но смотрел на Таню не отрываясь.
Шаг за шагом он шел к ней через зал. Подойдя, опустился на колени. Поднял здоровую руку, и погладил по щеке.
– Я слышал тебя. Там. В темноте. Ты спасла нас.
Она ответила, глядя ему в глаза:
– Просто я люблю тебя.
Поддерживая друг друга, Ян и Таня выбрались из прохода.
Как только они вышли из часовни, стены здания затряслись, и, с тяжелым грохотом, ветхое строение рухнуло, погребая под своими руинами всех, кто погиб в эту ночь.
Олафа они нашли среди могил, лежащим в окружении растерзанных трупов.
Похоже было, что их рвал дикий зверь.
Норвежец редко, со свистом дышал, из простреленной груди толчками выплескивалась кровь, но он внимательно смотрел на Вяземского.
С трудом прошептал:
– Удалось? Там? Удалось.
Ян кивнул, опускаясь рядом с ним на колени.
– Насколько все плохо?
– Не надейтесь, – слабо улыбнулся норвежец, – Выживу. ПрОклятые, они, – он закашлялся, – так просто не умирают.
Таня села рядом с Яном и прижалась щекой к его перепачканной изодранной куртке.
Над деревьями всходило яркое весеннее солнце.
Приближаясь, выли милицейские сирены.
ЭПИЛОГ
Ян и Олаф сидели на открытой веранде ресторана, расположившегося на берегу пруда в одном из московских парков. Сделав глоток кофе, Олаф подался вперед, чтобы поставить чашку, и слегка поморщился.
– Все еще беспокоит? – спросил Ян.
Норвежец махнул рукой:
– Ничего страшного. Но, с возрастом даже такие царапины заживают медленнее.
Вяземский знал, что тема эта не слишком приятна Сигурдсону, и перевел разговор:
– Как вам показалось состояние Владимира?