Стрекозка Горгона в столице

Гостева Елена Витальевна

Девочка лишь грустно вздохнула, улыбнулась, и Кало угомонился. И сам знал, из-за чего бабушка и дедушка решили её в Смольный отдать.

– Зато Смольный часто посещают Император и члены его семьи, они иногда удостаивают нас чести беседовать с ними, – подняв палец, с пафосом проговорила Таня. – За такую честь многие дамы готовы жертвовать не только обедами. Разве не так? – и захихикала, довольная. Потом обратила внимание на Олега, который улыбался, глядя на счастливую троицу, но, возможно, чувствовал себя не совсем уютно:

– Ах, Олег, простите.

Мы только меж собой общаемся, позабыли о Вас.

– Нет, нет, мадемуазель, не волнуйтесь, – запротестовал тот. – Вы имеете право на полное их внимание. Мы с Лапиным все дни вместе проводим, и с Целищевым давно знакомы. Я от них уже наслышан о Вас, знаю, что они скучали.

– Скучали по мне? – кокетливо переспросила Татьяна, дёрнув плечиком. – Что-то не верится. Мне кажется, когда вы встречались с Николя в каком-нибудь злачном месте, вам обо мне и вспомнить некогда было.

Олег удивился прозорливости юной барышни. Ребята и вправду видались с Николаем вечерами, когда им удавалось улизнуть из казармы, частенько именно в злачных местах. Да, при тех встречах было не до скуки. Увидев недоумение на его лице, Серж засмеялся:

– Руперт, не удивляйся, мы привыкли, что от этой стрекозы ничего невозможно утаить: она знает о нас с Кало всё.

– Увы, не всё, – сокрушенно вздохнула она. – Мне как раз очень бы хотелось узнать, как милый братец с цирком путешествовал. Расскажи, а?

То, что Николай сбежал из Московского училища, Таня узнала от Сержа. Потом Александр Петрович сообщал, в каком городе их бедовый родич появлялся – вести о нём приносили цыгане. Потом Таня услышала, что Николай в Петербурге. Её интересовало, чем же он занимался в цирке. И вообще, был ли он по-настоящему влюблён в ту артисточку? И что за любовь такая, если он уже без всякого трепета об этом болтает? А может, у неё ребёночек появился, и братец именно из-за этого её бросил? И не стыдно ли в таком случае?

– Ну, стрекоза, сразу да столько вопросов! – возмутился брат. – Давай хоть по порядку!

– Если по порядку, она красивая? И как ты познакомился с ней?

– Красивая, до безумия хороша! Какая фигурка у неё, какие глаза! – восторженно выдохнул Николай. – Цирк в Москве зиму стоял. Я, как на представление попал, от восторга чуть не лопнул! Много номеров было, один другого занимательней. Мне больше всего наездники понравились: на лошадях такие чудеса выделывали! И потом – она, Лили, в коротенькой юбочке и трико! Ходила по канату и жонглировала. Ничего больше не помню, как зачарованный был: на ножки, на всю фигурку её, словно точёную, пялился. Если б не приятели, пожалуй, потом и до квартиры не добрёл бы, заблудился б: всё перед глазами она стояла. Стал на каждое представление ходить, просился, чтобы меня приняли в труппу: кем угодно, хоть уборщиком, лишь бы её видеть. Сразу же хотел с дури учёбу бросить. Хорошо, тётка догадалась, немного мозги вправила. Сказала: любовь любовью, а дело – делом, и дело – важнее. Ну, я и учился, экзамены сдавал, а все вечера и выходные в цирке пропадал.

К лету народ из Москвы по деревням разъезжается, зрителей меньше, так и цирк засобирался. Лили к этому времени ко мне уже милостива была: я её по базарам, по магазинам частенько водил, а то она сама по-русски не понимает ничего. Я её и так и сяк убалтывал, упрашивал, чтоб нежность ко мне проявила. Она завлекать завлекала, а на ласки не соглашалась. Отшучивалась: мол, мужчинам верить нельзя. После заявила: поверю в твою любовь, если бросишь всё и со мной поедешь. А я уже по уши втюрился, разве мог устоять? Тут уж про все наставления тёток забыл. Конечно, поехал.

– Кем, как? На её содержании, что ль, был?

– Ну, сестрица, скажешь тоже! Чтоб я да на содержание?! Я к тому времени уж научился кое-чему, директор меня без вопросов взял. Сначала только за пропитание учеником к наездникам, а когда у меня дело хорошо пошло, он и деньги платить стал. Я сам хлеб свой отрабатывал.

– А с нею что?

– С нею? – Кало хитро улыбнулся, вздохнул шумно, глаза мечтательно сощурил. – А вот после того, как я на арену вышел, и директору это понравилось, она моею стала! Ух, как это!.. – юноша почмокал губами восторженно, потом на сестру строго взглянул. – Ладно, Танюха, тебе рано ещё об этом! В Киеве это было…

– Рано? – настырно набросилась та. – А может, говорить не желаешь, потому что она забеременела? Я, хоть и маленькой кажусь, а знаю, что от этого «ух как!» детишки получаются.

– Знаешь, да не всё! Детишки – совсем не обязательно, – назидательно сказал начинающий донжуан, потом задумчиво добавил. – Правда, было, что она меня как-то дней десять истериками изводила: показалось ей, что забеременела. Я успокаивал, мол, ничего страшного, а она такой визг поднимала: как на арену выходить, директор из цирка выгонит, жить на что? Но всё обошлось, она после снова ласковой была.

– А мне ты об этом не рассказывал, – удивился Сергей.

– А ты и не интересовался!

– Значит, она не обрадовалась бы ребёночку? – уточнила Таня. Для неё это было неприятной новостью. То, что мужчины детям не всегда рады, она знала, но чтобы женщина? Девочке казалось: это неправильно, не должно так быть, никак не должно.

– Не обрадовалась бы, – подтвердил Николай печально. – Да оно и понятно. Ей же по канату ходить, и как она туда с пузом? …Много чего ещё было. Потом отец объявился, приказал, чтобы я цирк бросил.

Девочка поняла, что ей нужно перевести дух, осмыслить слова кузена. В Смольном на эту щекотливую тему наложено табу, отвыкла она от подобной откровенности, той, что для табора цыганского является совершенно обыденной. В институте благородных девиц даже при изучении Библии преподаватели торопливо пролистывают главы, в коих хоть какие-то намёки на зачатие встречаются. Не дай Бог, с языка смолянки сорвётся крамольный вопрос, просьба разъяснить! И все новости из города в институт поступают процеженными через плотные сита воспитательниц, очищенными от того, что не достойно ушей благородных барышень.