Стрела времени (Повесть и рассказы)
Шрифт:
Надо ведь, какой вес получил паренек всего за три года! После четвертого курса начал пропадать на операциях, закончил двухгодичную ординатуру, поступил в больничку рядовым хирургом, чем уж там за год может проявить себя человек, а только года не прошло — его сделали заведующим хирургическим отделением. А отделение большое. И уже два года паренек тянет эту лямку. Домашним нет житья — частые срочные вызовы, но ходить по городу с ним приятно, все раскланиваются, он — местная знаменитость, что даже и несправедливо. Кто, например, знает Константинова, кроме работников КБ? Да его в министерстве знают больше, чем в городе. А Сережу узнают все фонаревцы. Это удивительно, это несправедливо.
Рядом с Сережей Витя Кифаренко сидит — тянущая сила группы. Женщины то сами болеют, то сидят с малолетними детьми, в командировку их не пошлешь, а Витя — толкач первейший, везде он обжился, везде свой человек, всюду у него барышни, и в компаниях он незаменим — вот перед праздником в группе скинуться да выбросить белый флаг — занавесить дверь простыней — это он первый, и с ним всегда весело.
Сейчас веселье стояло за столом, веселье неуправляемое, уже произнесли несколько тостов, Витя под гитару на мотив «Крокодила Гены» спел песенку в честь Людмилы Михайловны, и все дружно подхватывали: «К сожаленью, день рожденья только раз в году»; спели и несколько общих песен — «Травы», «Не плачь, девчонка», «Соловьиная роща», а потом Константинов, чуть уже навеселе, спел песню своих студенческих лет «Отелло — мавр венецианский» — это он уже четверть века поет на каждом празднике, дескать, руководитель, а ничего — годы молодые, свежие и хамовитые не вполне забыл; и уже разрушена индейка, которую все нахваливали, незаметно ушла к себе Света, вскоре и Оленька к ней присоединилась, а все, уже сытые, ублаженные, дымили охотно, и разговоры незаметно скосились к служебным делам.
— Кого это вы нам привели сегодня? — спросил Кифаренко.
— Новую сотрудницу.
— А ведь хороша. Как считаете?
— По-моему, хороша. А ты как считаешь, Нечаев?
— И по-моему, хороша.
— Да, она мила, — сказал Кифаренко, и это было уже как бы общее мнение. — Замужем?
— Недавно развелась. Жила где-то на Урале. Здесь ее родители. У них она и живет. Ребята, вы ее не обижайте, — попросил Константинов.
— В классе новенькая! — школьным радостным голодом объявил Кифаренко, и все засмеялись, и Константинов, поняв, что нечего изображать заботливого отца производства, тоже засмеялся.
Но уже встав на тропу рабочих забот, сойти с нее было трудно. Константинова спрашивали, пойдут ли в отпуск согласно графику или возможны вольности, будет ли премия за первый квартал и хорошая ли, а если будет и хорошая, то когда ее выдадут — до майских дотянут или, расщедрившись, изыщут иной праздник, День космонавтики, скажем, и вообще, какие планы — близкие и дальнобойные.
Константинову не особенно-то хотелось вести в доме друзей рабочие разговоры, и он сказал только о том, что ждет группу Николая Филипповича в ближайшее, время: съездить под Куйбышев — это раз…
— А когда? — спросил Кифаренко.
— Июль — август.
— Ну! — следовало понимать, что Витю жаркое лето на Волге устраивает.
— Ну а на осень Кавказ. Если, конечно, нас не подведут. Я там побываю. А потом засядет Николай Филиппович.
— Так это ж бархатный сезон, — подсказал Николай Филиппович.
— Не думаю. Нет, что бархатный сезон, не сомневаюсь. А для тебя будет много работы — виноград.
Разошлись гости часов в одиннадцать — все славно, никто не пьян, но никто и не скучал, вечер удался, понимал Николай Филиппович, когда вместе с женой и дочерью переносил посуду из комнаты в кухню. Потом женщины посуду мыли, а Николай Филиппович сидел подле них и мешал им своим присутствием, и боясь, что радость удачного вечера погаснет оттого, что он кому-то мешает,
Все было тихо. Лишь взвизгнуло у поворота на площадь такси. Подмораживало. Неподвижная в безоблачном небе луна лила яркий острый свет.
Разгоряченный весельем Николай Филиппович не боялся простудиться. Да, хорошо прошел день рождения Людмилы Михайловны, и сейчас Николай Филиппович до умиления был благодарен жене, что жизнь его получилась такой удачной. Они никогда не любили друг друга безмерно, нет, всегда это была любовь ровная, как бы тщательно вымеренная. Да, безмерной любви нет, но есть, пожалуй, большее: уважение и полное понимание друг друга.
Людмила Михайловна умна и даже интеллигентна. Никогда Николай Филиппович не знал в семье ссор, не бывает ничего такого, что нельзя было б уладить, поговорив спокойно. Людмила Михайловна бывает иронична, даже высокомерна, но некоторое высокомерие объясняется особым ее положением в семье и никогда не обижает Николая Филипповича.
Так уж сложилось, что глава семьи именно она. То есть не только заботы по дому ложатся на нее — это само собой, но и заботы, что ли, умственные. Людмила Михайловна много читает, Николай же Филиппович читает только то, что советует ему жена, это удобно, он в курсе умственной жизни страны и мира, а время при этом ознакомлении экономит.
Все дело в твердости характера Людмилы Михайловны: Николай Филиппович добр и мягок, он добр и мягок просто потому, что так устроен, Людмила же Михайловна — не то, она добра, что ли, по принципиальным соображениям: к кому нужно, кто этого заслуживает, она добра, кто не заслуживает — с теми тверда.
Сразу установившееся положение, что она глава семьи и относится к мужу скорее как к старшему сыну, заботясь, опекая, но и следя ненавязчиво за его развитием, уже никогда не менялось. Да в переменах и не нуждается. Всех устраивает. Детей устраивает, потому что они знают, у кого спрашивать денег сначала на мороженое, потом на кино, потом на колготки или свадьбу. Николая Филипповича такое положение устраивает потому, что облегчает ему жизнь. Как в велосипедном тандеме, ведущему труднее ведомого — так и Николай Филиппович за спиной жены надежно укрыт от свистящего сквозняка жизни. Ничего, даже галстук, даже рубашку, Николай, Филиппович не покупал, не заручившись советом жены. И здесь не было навязчивой опеки, оскорбляющей душу рабской покорности — то были советы старшего и более умного друга.
Мелкие заботы не только старят человека, но и отвлекают от того главного, для чего человек создан, полагал Николай Филиппович, — от творческой работы. В том, что за четверть века Николай Филиппович не знает разочарования в выбранном однажды деле, — заслуга Людмилы Михайловны.
Грешно на судьбу пенять: у него было два-три соображения, даже мыслишки, которые удалось воплотить, — и такая удача случается далеко не у всякого человека. А что он навсегда теперь застрял в провинциальном КБ, так здесь нужно смотреть трезвым оком — видно, большего ему и не дано.
И вот еще удача: Николай Филиппович был человеком, у которого слабо развито честолюбие, то есть счастливым человеком, и потому он никогда не страдал от неосуществленного, дескать, дай мне то-то и то-то (должность, помощников, деньги), и я сделаю то-то и то-то (новые машины, диссертации, установки). Он полагал, что следует удовлетвориться сделанным, — и удовлетворялся. Потому и слыл всюду человеком покладистым и счастливым. Конечно, посверливала душу невозможность пробить собственную машину — морковоуборочный комбайн, но это особая статья, и не в праздник эту машину вспоминать.