Стрельцов. Человек без локтей
Шрифт:
Настоящий скандал разразился по возвращении в Москву. Хрущев еще был у власти. И особо поощряемый им идеолог Ильичев набросился на Вольского: «Мы вас за это накажем». Аркадий Иванович говорит, что ответил секретарю ЦК: «Меня-то наказать легко. Вы завод накажете! Болельщиков Стрельцова…» Поступок парторга ЗИЛа разбирался на бюро горкома.
Ходили слухи, что в каждой игре теперь Стрельцов забивает по дюжине мячей, что было преувеличением. Например, команда ОТК со Стрельцовым выиграла заводской чемпионат — победила во всех одиннадцати играх турнира. Но соотношение забитых и пропущенных мячей — 34:5. Значит, если даже Эдуард один забил все мячи, все равно по дюжине за раз никак не выходит.
Стрельцов на свободе не только играл за клуб и за цех. Он смотрел матчи чемпионата страны. Примерялся, как в перовском детстве к большой игре. Футбол современный его чаще всего разочаровывал. Только он сидел на трибуне не в качестве критика. Он прикидывал, как бы сам теперь —
В шестьдесят третьем году праздновали столетие футбола или, если быть точным, английской футбольной ассоциации. Осенью организовали матч между сборными ФИФА и родины захватившей весь мир игры.
Сборную ФИФА готовил к матчу столетия чилийский тренер Фернандо Риера. Он пригласил вратарем в свою команду Льва Яшина, заявив, возможно, наслышанный о том, как оскорблен и унижен дома голкипер сборной СССР, что считает его лучшим вратарем чемпионата. Конечно, настоящий тренер — всегда парадоксалист в своих оценках выдающихся игроков, но нам, с нашим неизлечимым неумением уважать своих лучших людей, снова дан был урок.
Матч транслировали по телевизору. Мы увидели нашего Льва в компании Альфредо де Стефано, Ференца Пушкаша, чью фамилию, как изменника родины, Озеров не произносил, и всех других футболистов с мировыми именами. В матчах такого представительского уровня есть некоторая, необходимая иногда ценителям истинного футбола, условность — великие мастера щадят друг друга, давая возможность показать себя публике в неразрушаемом рисунке игры. Можно сказать, что футбол в полной мере созидательным в таких только матчах и остается, хотя развращенная гладиаторством в течение всех девяноста минут игры широкая публика уже не зажигается, к сожалению, при выступлении классиков, абстрагированных от результата. Мясорубка ей дороже показательных — в лучшем смысле этого слова — выступлений. Но вратарь в таких играх исключается из списка щадимых — наоборот, вынужденно благородные защитники, не убивающие форвардов на подступах к воротам, голкиперскую жизнь усложняют предельно. В подобных играх у нападающих есть свобода для произведения ударов, способных любого вратаря представить не в лучшем свете.
Лев Яшин на глазах всего мира и неблагодарных соотечественников отстоял порученный ему тайм на нуль.
Я помню восторги, вызванные его игрой, но что-то не помню ни в ком стыда за напраслину, возводимую на первого вратаря страны. Поэтому какой смысл клеймить безликих чиновников, когда в своих решениях и действиях они чаше всего бывают созвучными толпе, вечно жаждущей крови и позора недостижимых для нее людей? Как поверишь после того, как топтали Яшина, что эта же публика ждала с нетерпением возвращения Стрельцова — жаждала справедливости?
Но напрасный труд осуждать толпу — она останется неизменной. И характер большого человека закаляет свою самостоятельность в неизбежном с ней противоборстве.
К тому же у толпы всегда есть своя протестная логика. И нет полутонов, рождаемых размышлением и вкусом в отношении к кому-либо.
Яшин представлялся неврастеничной массе слишком обласканным властями, виделся в партийно-хрестоматийном глянце. Его неудача в Чили — промах разрекламированного официальной пропагандой спортсмена — в горячечном подсознании толпы, вроде бы и болеющей за сборную своей страны, преобразовывался в долгожданный позор представителя власти, всегда чего-то нам недодающей.
Стрельцов же — осужденный и запрещенный теми же властями, что политизировали Яшина, — виделся массам синонимом собственных и сверх меры накопившихся обид.
Но переубедивший толпу осенью шестьдесят третьего года Яшин снова сплотил восторг масс с официозным признанием — народ и партия снова предстали едиными перед лицом большого футбола. И в очередной раз покоривший мир Яшин снова отвлек внимание от слесаря ОТК, великого форварда первой мужской команды «Торпедо» Эдуарда Стрельцова.
Десятого ноября играли в Риме второй матч с итальянцами. То ли план Бескова на игру не осуществился с той же точностью, что в Москве, то ли я не слышал комментария к нему Галинского, но в повторной игре все складывалось в пользу итальянцев. Валентин Иванов говорил потом, что «мы не знали, куда бежать, и если бы не Лева…». Лева взял пенальти, пробитый Маццолой на пятьдесят седьмой минуте. К тому времени сборная СССР вела в счете — 1:0. Гол в первом тайме забил экс-торпедовец Геннадий Гусаров (в римском матче он заменил Понедельника, которого мучила астма). Но забей Маццола — и вряд ли бы удержали ничью. Ривера сквитал счет, когда играть оставалось минуту. (На следующий день вышли газеты со снимком, где нашей сборной забивают гол. «Вот смотрите, мудаки, — сказал без дипломатии Бесков, — их двое, а вас шестеро, а не уследили». Андрей Петрович Старостин, чтобы разрядить обстановку, пошутил: одним ударом вынул Ривера у меня из кармана сто рублей — за победу всем полагалось по двести рублей премиальных, а за ничью только сто.) Конечно, итальянцам потребовалось время, чтобы прийти в себя после неудачи с пенальти. Репортеры после матча допытывались с обычной своей бестактностью у Маццолы: в чем причина неубедительного удара? «В том, наверное, — не полез за словом в несуществующий карман трусов форвард, — что Яшин лучше меня играет в футбол».
Сезон, начавшийся с недоверия к Яшину, закончился присуждением ему «Золотого мяча» как лучшему футболисту Европы.
Позднее мне много приходилось слышать о непрерывно продолжавшихся хлопотах за Стрельцова и о тщете этих хлопот, упиравшихся в стену. Я, разумеется, не знаю многих подробностей — никакого отношения к футболу в те годы я не имел. Но я проходил университетскую практику в «Советском спорте», внимательно прислушивался к разговорам о футболе, которые велись на каждом этаже в здании редакции на улице Архипова, дружил в преддверии поступления туда на службу с журналистами АПН, неплохо информированными. И кое-какое представление о происходящем у меня постепенно складывалось.
В Агентстве печати Новости работала дочь Брежнева — Галина. Вероятно, в предшествующей жизни ей никак не приходилось сталкиваться с молодыми людьми такой бойкости и склонности к интеллектуальному отдыху, такого умения превратить и выпивку в осмысленное веселье. И дочь президента (Леонид Ильич, кроме того, что входил в Политбюро, занимал и пост председателя президиума Верховного Совета) избрала для себя окружение не из людей, причастных к партийной элите (если, конечно, определение «элита» к этим, ведущим родословную от черни советским господам хоть сколько-нибудь относимо), а замечательно веселую, находчивую и храбрую в отношениях с дамой из другого круга молодежь. Сослуживцев Галины стали приглашать на различные семейные праздники в дом на Кутузовском проспекте, а то и на дачу. Правда, на первых порах не обошлось без недоразумений. Был в АПН — в одном отделе с Галей Брежневой — такой Миша Владимиров, наш соученик по факультету журналистики МГУ. Он отбил у известного карикатуриста, друга поэта Михаила Светлова Иосифа Игина, возлюбленную — полную, высокую блондинку с формами на любителя. Владимиров очень гордился своей дамой, особенно ее прошлым. И вот на каком-то торжестве в доме Брежневых Галин папа — будущий государь, вероятно, как и Стрельцов, предпочитал крупных женщин — танцевал медленный танец с Мишиной подругой Лидой и был настолько преувеличенно с ней любезен, что захмелевший сотрудник АПН (организации, призванной создать дополнительную легальную крышу для советских разведчиков) Владимиров тронул члена Политбюро за плечо и предупредил: «Я бью только один раз». Боюсь, что мое воспоминание не способствует укреплению мифа о строгости советских времен, которые и вправду не были либеральными, — и я рад за своих молодых читателей, что им не дано проверить это утверждение. Но Мишу Владимирова не расстреляли. Папа его сослуживицы на выходку гостя отреагировал с добродушным юмором. Тем не менее посоветовал дочери приглашать в дом не всех сослуживцев подряд, а все-таки ребят, у которых голова работает получше, чем у Михаила. И выбор сделан был в пользу молодых людей, ставших моими ближайшими приятелями, когда и я поступил в АПН, — Александра Авдеенко, Бориса Королева, Анисима Полонского, Александра Марьямова… Позднее и я, благодаря им, попал в гости на дачу Брежнева. Но к тому времени Леонид Ильич стал первым лицом в государстве — и разговоров с ним о футболе не велось. Но в прежние времена, рассказывали мне приятели, они заводили речь о том, что надо бы поскорее разрешить играть Стрельцову. И Брежнев с ними соглашался, признаваясь с польстившей друзьям дочери скромностью, что это «не его вопрос».
Как и положено начальнику, Леонид Ильич не был откровенен. Вопрос о запрете или разрешении играть Эдуарду на уровне мастеров имел прямое отношение к секретарю ЦК и «президенту». После волнений, связанных с выступлением Стрельцова в Горьком, на имя Брежнева пришло письмо, подписанное десятками тысяч рабочих — почти страницу занимали только подписи героев Соцтруда, депутатов Верховного Совета СССР и РСФСР — с просьбой разрешить Эдуарду снова играть на высшем уровне.
Рабочие спрашивали: «Кто заинтересован в том, чтобы Стрельцов не играл в футбол, а любители этого вида спорта не получали эстетического удовлетворения? Провинился человек, он понес наказание. Неужели за совершенную ошибку человек должен расплачиваться всю жизнь? Почему надо лишать человека любимого дела?.. Он должен иметь право играть в футбол в рамках своих способностей. Если с этим не согласны некоторые люди, от которых зависит решение данного вопроса, то мы просим Вас дать им, а вместе с ними председателю высшего Совета физической культуры и спорта тов. Машину, указание прибыть к нам, работникам автозавода им. И. А. Лихачева, побеседовать с нашим, кстати, многотысячным коллективом и послушать наше мнение».