Стрельцы
Шрифт:
— Это что? — воскликнул Бурмистров, входя в горницу. — Прочь, бездельники! Вон отсюда!
Крестьяне, испуганные грозным голосом Бурмистрова, отошли от Натальи.
— Не лучше ли тебе идти вон? — сказал Лысков. — Я сегодня же донесу царевне Софье Алексеевне, что ты живехонек. Она, не знаю кому-то, голову велела отрубить.
— Доноси, кому хочешь, только убирайся вон! — закричал Василий.
— Да как ты смеешь отбивать у меня мою холопку? Коли на разбой пошло, так я велю защищать себя. Ружья-то у пятерых заряжены. Ты думаешь, что я тебя испугался.
— Как, это ты, Сидоров, на меня нападешь! Ну, ну, смелее! Попробуй схватить меня!
— Да что ж, Василий Петрович, делать, воля господская: велят, так и на отца родного кинешься!
— Полно, Сидоров! Опусти-ка лучше мою руку, ведь я посильнее тебя. Мне не хочется против тебя защищаться.
— Мошенник ты, Ванюха! — закричала Мавра Савишна, — забыл ты мою хлеб-соль! Ну да Бог с тобой!
Бурмистров между тем схватил ружье Сидорова. Последний притворялся, будто старается удержать ружье всеми силами, и между тем шептал Бурмистрову:
— Дай мне тычка, а ружье-то отними!
Другие крестьяне хотели броситься к Сидорову на помощь, но отец Павел остановил их, закричав:
— Грешно, дети, грешно пятерым нападать на одного.
Бурмистров для вида толкнул своего противника и вырвал у него ружье.
— Ой мои батюшки! — закричал Сидоров, упав нарочно на пол. — Этакой медведь какой, никак мне ребро переломил.
Лысков задрожал от злости и закричал крестьянам:
— Стреляйте! Я ответчик за его голову.
Крестьяне, исполняя приказание господина, прицелились в Бурмистрова.
— Застрелите, дети, и меня вместе! — сказал отец Павел, став подле Василия.
Все ружья вдруг опустились.
Бурмистров, прицелясь в Лыскова, сказал:
— Ты хотел меня застрелить как разбойника, а против разбойников по закону позволено защищаться. Сейчас уйди отсюда, а не то посажу тебе пулю в лоб.
— Хорошо, — воскликнул Лысков, задыхаясь от злобы, — я уйду, только уж поставлю на своем. Сегодня же пошлю челобитную к царевне Софье Алексеевне.
— Да уж поздно, хамово поколение, поздно, семя крапивное! — закричала Мавра Савишна, которая вместе с старухой Смирновой старались привести в чувство упавшую в обморок Наталью. — Я уж с племянником сама написала на тебя сегодня челобитную батюшке-царю Петру Алексеевичу!
— Очень рад, — сказал Лысков, — нас царь рассудит.
— Племянник-то мой мне растолковал, что ты в моем поместье не владелец и что Ласточкино Гнездо и с домиком все-таки мое, даром что меня по шее оттуда выгнали!
— Не рассказывай всего тому плуту, тетушка. Убирайся же вон! Чего ты еще дожидаешься?
— Уйду, сейчас уйду, дай только слово сказать. Ты ведь, святой отец, хозяин этого дома. Если укрываешь у себя мою холопку, так и отвечать должен за нее, если она убежит. Тогда я за тебя примусь. Не забудь
— Если хочешь, тетушка, то прикажи твоим крестьянам остаться здесь, — сказал Василий, — Лысков не помещик их, он завладел твоим имением не по закону, а самовольно. Ты настоящая помещица.
— Коли так, — воскликнула Мавра Савишна, посадив пришедшую в чувство Наталью на скамью, — то я вам всем приказываю не уходить отсюда ни на пядь!
— Слушаем, матушка! — сказали в один голос обрадованные крестьяне.
— Кормилица ты наша! — прибавил Сидоров, бросясь к Мавре Савишне, — дай поцеловать твою ручку! Опять ты наша госпожа! Слава тебе Господи!
— Врешь ты, разбойник! — закричал Лысков. — Я ваш господин! Осмельтесь не пойти со мною: до полусмерти всех велю батогами образумить.
— Не прикажешь ли, матушка, Мавра Савишна, самого его образумить и проводить отсюда? — спросил Сидоров, сложив кулаки и поправляя рукавицы.
— Вон его толкай, Ванюха! — закричала Мавра Савишна. — Живет мошенник в моем домике ни за что ни про что да еще над моими крестьянами смеет ломаться! Вон его!
— Ребята, не отставай! — закричал Сидоров, выталкивая Лыскова в шею из горницы. — Проводим его милость за ворота, ведь госпожа приказала.
— Прибавь ему, Ванюха, прибавь ему, мошеннику! — кричала Мавра Савишна.
Крестьяне, вытолкав Лыскова за ворота, возвратились в горницу и спросили помещицу, что им еще делать прикажет.
— Пусть они покуда останутся у меня в доме, — сказал отец Павел, — да не велишь ли им, Мавра Савишна, помочь моей работнице, она пошла в огород гряды полоть?
— Слышите, ребята? Ступайте гряды полоть, да смотрите: не пускайте козла в огород. Неравно Лысков сюда воротится, так опять его в шею!
— Слушаем, матушка! — сказали крестьяне и вышли из горницы.
— Ну, племянник, — сказала Мавра Савишна, — потешили мы себя — вытолкали мошенника. Только что-то будет с нами? Ведь разбойник на всех нас нажалуется царевне Софье Алексеевне!
— Так что ж? Пусть его жалуется. Твоя челобитная прежде придет к царю Петру Алексеевичу.
— Разве он, наш батюшка, за нас заступится, а не то бедовое дело: все пропадем как мошки!
— И, полно, тетушка! Правому нечего бояться. Я теперь же поеду в село Преображенское и ударю челом царю.
— Да, да, поезжан скорее, пака нас всех еще не перехватали да не сковали.
V
Ко скипетру рожденны руки
На труд несродный простирал:
Звучат доднесь по свету звуки,
Как он секирой ударял.
Лучи величества скрывая,
Простым он воином служил.
Кто из русских не знает села Преображенского, этой колыбели величия Петра? Кто не читал или не слыхал про забавы царственного отрока с его потешными на обширных полях, которые это село окружали?