Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли
Шрифт:
– Вы хотите сказать, что думаете, будто все это – сон, а вы пребываете в бессознательном состоянии?
– Или в коме, – сказала она. – И не надо смотреть на меня так, словно вы считаете, что я говорю ерунду. Потому что это не ерунда. Взгляните сюда.
Она аккуратно приподняла волосы над левым ухом, и Эдди увидел, что она носит прическу с косым пробором вовсе не потому, что следует моде. Пониже края волос красовался уродливый шрам от старой раны, а кожа на нем была не коричневая, а серовато-белая.
– Похоже,
– Иногда не везло, иногда наоборот. Возможно, одно другим уравновешивалось. Я показала вам этот шрам лишь потому, что я тогда была в коме целых три недели. Мне было пять лет. И я видела сны. Много снов. Я не помню, что мне тогда снилось, но мама потом рассказывала, что они с папой знали: пока я разговариваю во сне, я не умру, а я, похоже, разговаривала все время, хотя мама мне говорила, что они разбирали из дюжины одно слово. Но я помню, что эти сны были очень достоверными. Словно все снившееся мне происходило наяву.
Она помедлила, оглядевшись по сторонам.
– Такие же реальные, как все это. Как вы, Эдди.
Когда она назвала его по имени, Эдди почувствовал, как по рукам у него побежали мурашки. Вот именно, мурашки, а не хухры-мухры.
– И он… – Она вздрогнула. – Он, по-моему, реальнее всего.
– Мы настоящие. Я хочу сказать, мы реальные, что бы вы там ни думали.
Она улыбнулась ему по-доброму, хотя, очевидно, не поверила ни единому слову.
– А как это случилось? – спросил Эдди. – Откуда у вас этот шрам?
– Какое это имеет значение? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды может вполне повториться.
– И все-таки мне любопытно.
– Меня ударили кирпичом. Это случилось, когда мы в первый раз съездили на Север – в город Элизабет в штате Нью-Джерси. Ехали мы на поезде, в вагоне для Джима Кроу.
– Для кого?
Она недоверчиво, едва ли не пренебрежительно, покосилась на него.
– Вы где жили, Эдди? В бомбоубежище?
– Я из другого времени, – пояснил он. – Могу я спросить, сколько вам лет, Одетта?
– Мне уже можно голосовать, но до пенсии все-таки далековато.
– Вы, как я понимаю, меня тем самым на место ставите.
– Но все же, надеюсь, не грубо. – И снова она улыбнулась своей лучезарной улыбкой, и по рукам его вновь пробежали мурашки.
– Мне двадцать три, – сказал он. – Только я родился в 1964-м – как раз в том году, когда Роланд вас сюда притащил.
– Но это же полный бред.
– Отнюдь. Я жил себе мирно в 1987-м, когда он перетащил меня.
– Да уж, – сказала она чуть погодя, – это действительно ощутимое подкрепление вашего утверждения, что все это реальность, Эдди.
– Вагон Джима Кроу… это там, где положено ездить черным?
– Неграм, – поправила она. – Называть негра черным – это невежливо, вы не находите?
– Где-то к 80-му году вы себя сами будете так называть, – сказал Эдди. – Когда я был маленьким, назвать черного негром означало нарваться на драку. Все равно как назвать его ниггером или черножопым.
Она растерянно на него поглядела, а потом покачала головой.
– Ладно, вы начали рассказывать про кирпич…
– Младшая сестра моей мамы выходила замуж, – продолжала Одетта. – Ее звали София, но мама всегда звала ее Синей Сестрицей, потому что той нравился синий цвет. «Во всяком случае, она воображает, что он ей нравится» – так поговаривала моя мама. Так что и я ее звала Синей Тетушкой, еще до того, как мы с ней познакомились лично. Свадьба была замечательная. После венчания еще гуляли. Гости пришли. Я даже помню, какие были подарки.
Она рассмеялась.
– Детям подарки всегда кажутся чем-то необыкновенным, правда, Эдди?
Он улыбнулся:
– Да, это вы верно подметили. Подарки забыть невозможно. Ни того, что дарили тебе, ни того, что дарили другим.
– К тому времени папа уже начинал делать деньги. Я помню, как мама еще говорила, что мы потихоньку идем в гору. Она это так называла, и однажды, помню, я ей рассказала, что подружка моя, с которой я всегда играла, спросила, богатый ли у меня папа, а мама велела мне отвечать всем приятелям, если кто-то еще вдруг задаст этот вопрос, именно так: что мы потихоньку идем в гору.
– В общем, они были уже в состоянии подарить Синей Тетушке на свадьбу прелестный фарфоровый сервиз, и я помню…
Голос ее сорвался. Она рассеянно поднесла руку к виску и потерла его, как будто у нее начинала болеть голова.
– Помните что, Одетта?
– Помню, как мама ей подарила кое-что особенное.
– Что?
– Простите, Эдди. У меня голова разболелась. Что-то язык у меня заплетается, и вообще я не знаю, зачем я вас беспокою своей болтовней?
– Вы не хотите рассказывать?
– Нет. Я расскажу. Я хочу рассказать, что мама ей подарила одно особенное блюдце. Белое с тонкой синей вязью по краю. – Одетта улыбнулась, но Эдди показалось, что это была не слишком умиротворенная улыбка. Чем-то это воспоминание ее тревожило. Оно полностью поглотило ее, а в той ситуации, прямо скажем, необыкновенной, в которой она сейчас оказалась и которая вроде бы должна была полностью занимать все ее мысли, такое с ее стороны поведение было несколько странноватым, и это обеспокоило Эдди.