Стрелок. Путь на Балканы
Шрифт:
– Конечно!
– Понимаете? Даже мои родители не понимают меня. Они считают себя передовыми людьми, но при этом уверены, что главной целью в жизни женщины является замужество. А как же прогресс, как же нравственное совершенствование?!
– Я восхищаюсь вами!
– Ах, оставьте, я совершенно не заслуживаю восхищения, тем более вашего. Вы совершенно другое дело, вы смелый, честный и способный на поступок человек. Сознаюсь, я прежде заблуждалась на ваш счет и теперь не знаю чем загладить свою вину.
– Боже мой, о какой вине вы говорите? Вы чудесная, добрая, милая…
– Вы,
– Конечно!
– Я могу что-то сделать для вас?
– Дайте мне хоть маленькую надежду, хоть тень ее, и я, чтобы добиться вашего расположения, сверну горы.
– Расположения, о чем вы говорите?! Я, может быть, впервые в жизни встретила достойного человека…
– Так я могу надеяться!
– Послушайте, я, кажется, говорила уже, что терпеть не могу людей, много говорящих, но ничего при этом не делающих. Вы человек дела, и я хочу быть достойной вас. Твердо обещаю, что если вы пойдете на войну, то по возвращении я буду принадлежать вам. Никто и ничто, ни родители, ни молва не изменят моего решения!
– Вы необыкновенная!
Тут их излияния прервал ворвавшийся в столовую Маврик.
– Соня, ты где? А что это вы тут делаете?
– Ничего, – строго отвечала ему сестра, – просто господин Лиховцев уходит на войну, и я захотела выразить ему свое восхищение.
– А ведь и верно, – загорелись глаза мальчишки, – это очень мужественный поступок, и мы все гордимся вами и Николашей. А вы возьмете меня с собой?
– Боюсь, Мавр, тебе нужно прежде немного подрасти, – улыбнулся Алексей и похлопал своего юного приятеля по плечу.
– Ну вот, опять, – огорчился мальчик. – Право же, я вовсе не так мал, как вам кажется…
– Маврикий, – нетерпящим возражений тоном прервала его Софья, – не смей приставать к Алексею Петровичу! Разумеется, он никаким образом не может взять тебя с собой. Ведь он отправляется на войну, а там совсем не место для таких глупых мальчишек.
– Да уж поумнее тебя буду, – пробурчал в ответ брат, до ужаса не любивший, когда его называли Маврикием.
Однако Софья Модестовна, не слушая его, подала руку Лиховцеву, и они вместе отправились в гостиную. Эта деталь вкупе с сияющей физиономией студента не осталась незамеченной, но девушка, ведя себя как ни в чем небывало, подошла к фортепиано, устроилась поудобнее на стуле и, подняв крышку, опустила руки на клавиши. Длинные и изящные пальчики забегали по ним, и комната заполнилась чарующими звуками музыки.
Все со временем заканчивается, закончился и этот вечер. Гости стали прощаться, благодаря гостеприимных хозяев за чудесный прием. Те, разумеется, отвечали, что для них честь принимать столь достойных особ, и вообще, заходите еще, не забывайте нас. У господина Иконникова был свой экипаж, на котором он любезно согласился подвезти штабс-капитана. Гаупт, правда, вздумал было отказаться, но Никодим Петрович заявил, что отказа не примет и во что бы это ни стало желает оказать услугу защитнику отечества. Тому ничего не оставалось делать, как согласиться. Молодые люди, гостившие у Батовских, отправились к себе во флигель. А Эрнестина Аркадьевна пожелала поговорить с Софьей.
– Ты очаровательно музицировала сегодня, – мягко сказала она, положив руку на плечо дочери. – Наши гости были в совершенном восторге, особенно Гаупт.
– Я польщена, – улыбнулась матери девушка, прекрасно поняв, куда та клонит.
– Мне кажется, Владимир Васильевич питает к тебе определенные чувства.
– К сожалению, не взаимные.
– К сожалению?
– Конечно, мне ведь страсть как хочется быть представленной полковым дамам. Жить где-нибудь в захолустье и из развлечений иметь только редкие балы в офицерском собрании да визиты к сослуживцам, где они перемывают друг другу кости.
– Ха-ха-ха, – засмеялась мать, в красках представив себе эту картину, столь живо нарисованную дочерью. – Однако не слишком ли ты сурова к господину штабс-капитану? Ведь он окончил академию, и карьера его обеспечена…
– Ничуть, мама. Право, Владимир Васильевич человек многих достоинств, но я не люблю его и, кажется, никогда не смогу полюбить. А перспектива быть женой военного внушает в меня такой ужас, что я смотрю на него едва ли не с отвращением.
– Но ты так горячо выступаешь за помощь славянам…
– Ах, мама, разумеется, я всем сердцем сочувствую им, но, видишь ли, война рано или поздно закончится, а Гаупт так и останется военным.
– Что же, я не ошиблась в тебе, дорогая моя. А что ты скажешь по поводу Никодима Петровича?
– Маменька, вы с отцом всерьез полагаете меня старой девой, которую нужно как можно скорее выдать замуж?
– Нет, конечно, что за идеи!
– Ну, ты так рьяно стала обсуждать матримониальные планы…
– Ох, девочка моя, конечно же, никто не считает тебя старой девой. Но и в том, чтобы подумать о замужестве, нет ничего дурного. Или ты решилась присоединиться к этим безумным «эмансипе», отрицающим брак?
– Вот еще, – фыркнула Софья, – разумеется, нет! Но и торопиться в этом вопросе я не собираюсь. Или вы хотите выдать меня замуж, как в домостроевские времена, не спрашивая согласия?
– Как ты можешь обвинять нас в подобном! – оскорбилась Эрнестина Аркадьевна.
– Ах, мамочка, прости, – повинилась Софья и обхватила шею матери руками, – ну, прости, пожалуйста, просто ты ведь знаешь, как я не люблю подобные разговоры.
– Ох, что ты со мной делаешь! Ну, ладно-ладно, я нисколечко не сержусь. Просто ты уже не девочка, моя милая, и пора начинать об этом задумываться. Так что ты мне скажешь о господине Иконникове?
– Нет, это решительно невозможно! Ну, хорошо, раз ты так хочешь, то изволь. Давай говорить прямо, Никодим Петрович годится мне в отцы. Его масленые взгляды мне откровенно неприятны. Человек он, конечно, богатый и принят в обществе, но это такая же клетка, как у полковых дам. Разве что чуть более просторная и решетка ее изукрашена.
– А у тебя злой язык, Софи. Впрочем, боюсь, ты права. Но, видишь ли, дорогая моя, богатство и положение в обществе кажутся эфемерными величинами только в юности. А с возрастом начинаешь смотреть на вещи несколько иначе. Но, как бы то ни было, мы с отцом, разумеется, не будем тебя неволить. Просто помни, что мы желаем тебе добра и переживаем за тебя.