Стрелок

Кинг Стивен

Они встали под самою перекладиной, глядя на покачивающееся, медленно вращающееся тело. Катберт протянул руку и демонстративно коснулся одной волосатой лодыжки. Тело опять закачалось, провернувшись вокруг своей оси.

Потом они быстренько раскрошили хлеб и рассыпали крошки под раскачивающимися ногами. По дороге обратно Роланд оглянулся. Всего один раз. Теперь их было там несколько тысяч — птиц. Стало быть, хлеб — он понял это, но как-то смутно — был только символом.

— А знаешь, это было неплохо, — сказал вдруг Катберт. — Это… я… мне понравилось. Правда, понравилось.

Слова друга не потрясли Роланда, не шокировали его, хотя на него самого давешняя сцена не произвела особенного впечатления. Он только подумал, что теперь, вероятно, он сумеет понять.

— Не

знаю, — ответил он. — Но в этом действительно что-то было, что-то такое было.

Только лет через десять страна все же досталась «уважаемому человеку», но к тому времени Роланд уже был стрелком, отец его умер, сам он сделался убийцей матери, а мир сдвинулся с места. Мир стал другим.

Глава 3

— Смотрите, — Джейк указал наверх.

Стрелок запрокинул голову и вдруг почувствовал, как в спине у него что-то хрустнуло. Уже два дня они шли по предгорьям. Хотя воды в бурдюке осталось всего ничего, но теперь это уже не имело значения. Скоро воды будет хоть залейся. Пей — не хочу.

Он проследил взглядом за указующим пальцем Джейка: вверх, мимо зеленой равнины на плоскогорье к обнаженным, запотевшим утесам и узким ущельям… и еще дальше, к самым снежным вершинам.

Смутно и далеко, крошечной черной точкой (это могло быть одно из тех пятен, которые теперь уже постоянно плясали перед глазами стрелка, если б не то обстоятельство, что оно было плотным и неизменным), он разглядел человека в черном. Тот карабкался вверх по крутому склону так быстро, что даже жуть брала — мелкая мушка на громадной гранитной стене.

— Это он? — спросил Джейк.

Стрелок смотрел на безликую тень, что выделывала акробатические кульбиты на отрогах горного кряжа, и не чувствовал ничего, кроме какого-то горестного и томительного предчувствия.

— Он, Джейк.

— Вы думаете, мы догоним его?

— Теперь уж на той стороне. На этой — нет. И вообще не догоним, если будем стоять тут с тобой и рассуждать.

— Они такие высокие, горы, — сказал Джейк. — А что на той стороне?

— Я не знаю, — ответил стрелок. — И никто, наверное, не знает. Раньше, может быть, знали. Пойдем, малыш.

Они снова пошли вверх по склону. У них из-под ног летели мелкие камешки, и струйки песка стекали вниз к пустыне, что стиралась в зыбкой перспективе, распростершись этаким плоским прокаленным противнем, которому, казалось, не будет конца. Наверху, высоко-высоко над ними, человек в черном продолжал свой упорный подъем к вершине. Отсюда нельзя было определить, оглядывался он на них или нет, казалось, он легко перепрыгивает через бездонные пропасти, с невозможною взбирается по отвесным склонам. Пару раз он исчезал из виду, но всегда появлялся снова, пока сумерки, опустившиеся фиолетовой пеленой, не сокрыли его. Они разбили лагерь, устраиваясь на ночлег. Почти все это время мальчик молчал, и стрелок даже спросил себя, уж не знает ли парень о том, что сам он давно уже интуитивно почувствовал. Почему-то он вспомнил лицо Катберта, разгоряченное, испуганное, возбужденное. Вспомнил хлебные крошки. И птиц. Так вот все и кончается, думал он. Всякий раз все кончается именно так. Бывают походы, поиски и дороги, что уводят вперед и вперед, но все дороги ведут в одно место — туда, где свершается смертна казнь. Где убийство.

Кроме, быть может, дороги к Башне.

Мальчик — его подношение, жертва, предназначенная на заклание — с таким невинным и юным в свете крошечного костерка лицом, заснул прямо над плошкой с бобами. Стрелок укрыл паренька попоной и тоже улегся спать.

ОРАКУЛ И ГОРЫ

Мальчик нашел оракула, и та едва его не уничтожила.

Какое-то глубинное инстинктивное чувство пробудило стрелка ото сна посреди бархатной тьмы, которая обрушилась на мир вслед за лиловыми сумерками, как пелена студеной воды из колодца. Это случилось, когда они с Джейком выбрались на травянистый оазис почти ровной земли над первым отрогом громоздящихся друг на друга утесов предгорья. Даже на самых трудных подъемах, когда им приходилось карабкаться

вверх, выбиваясь из сил и борясь буквально за каждый фут под нещадно палящим солнцем, они слышали стрекот сверчков, соблазнительно так потирающих лапками посреди вечной зелени ивовых рощ, распростершихся выше по склону. Внутренне стрелок оставался спокойным, мальчик тоже вроде бы сохранял видимость спокойствия — внешне, по крайней мере, — так что стрелок даже гордился им. Но Джейк не сумел скрыть этого дикого выражения, близкого к безумию, поселившегося у него в глазах, которые стали бесцветными и смотрели теперь в одну точку, как у лошади, что почуяла воду и не понесла только благодаря несгибаемой воле всадника. Как у лошади, которая дошла уже до того состояния, когда удержать ее может только глубинное взаимопонимание, а никакие не шпоры. Стрелок хорошо понимал, в каком состоянии находится Джейк, хотя бы по одному только безумию, с которым собственное его тело отзывалось на дразнящий стрекот сверчков. Его руки, казалось, сами ищут острые выступы в камне, чтобы покарябаться в кровь, а колени так и стремятся к тому, чтобы их исполосовали глубокими саднящими порезами. Так недолго и чокнуться.

Всю дорогу солнце палило нещадно; даже на закате, когда оно разбухало и багровело, как в лихорадке, оно упорно било своими лучами в узкие расщелины между скалами по левую руку, слепило глаза, обращая каждую капельку пота в сверкающую призму боли.

А потом появилась трава: поначалу — желтая, чахлая, с какою-то даже жуткою жизненной силой цеплялась она за худосочную мертвую почву. Дальше, чуть выше по склону — ведьмина трава, редкая, мутно зеленая и вонючая, а потом — первый свежий запах уже настоящей травы вперемешку с тимофеевкой под сенью первых карликовых елей. Там, в тени, стрелок заприметил коричневый промельк движения. Он выхватил револьвер, выстрелил раз и подбил кролика прежде, чем Джейк успел вскрикнуть от изумления. А уже через секунду стрелок убрал револьвер в кобуру.

— Здесь мы и остановимся, — сказал он.

Еще выше по склону трава уходила в сплетение зеленых ив — зрелище потрясающее. После иссохшей стерильности бесконечного голого сланца. Где-то там, в зарослях, обязательно есть родник, может быть, даже и не один, и там, скорее всего, попрохладней, но все же лучше остаться здесь, на открытом месте. Силы парнишки, похоже, уже на исходе, а ведь не исключено, что в сумраке рощи гнездятся летучие мыши-вампиры. Их крики могли разбудить мальца, как бы он крепко ни спал, а если они и в самом деле — вампиры, то вполне могло так получиться, что они оба уже не проснулись бы никогда… по крайней мере, не в этом мире.

— Схожу дров соберу, — сказал мальчик.

Стрелок улыбнулся.

— Нет, ты никуда не пойдешь. Сядь, Джейк. Посиди.

Чья это фраза? Какой-то женщины.

Мальчик сел. Когда стрелок вернулся, Джейк уже спал в траве. Большой богомол совершал омовение прямо на пружинистом стебельке непослушного чуба парнишки. Стрелок разжег костер и отправился за водой.

Заросли ив оказались гуще, чем показалось ему поначалу, и в бледнеющем свете дня там было как-то даже неуютно. Но он набрел на ручей, бдительно охраняемый квакшами и лягушками. Стрелок наполнил водою один бурдюк… и вдруг замер. Звуки, наполнявшие ночь, разбудили в нем какое-то тревожное сладострастие — чувственность, которую не смогла возбудить в нем даже Элли, та женщина, с которой он спал в Талле. В конце концов, подлинное сладострастие и неуемная тяга потрахаться имели друг с другом мало общего. Стрелок отнес это странное ощущение на счет резкой — смущающей даже — смены климата после пустыни. Мягкость вечерней тьмы казалась почти непристойной.

Он вернулся к стоянке и, пока закипала вода в котелке над костром, освежевал кролика. Вместе с последнею банкой консервированных овощей из кролика вышло прямо-таки изумительное жаркое. Стрелок разбудил Джейка, а потом долго смотрел, как парнишка ест: как-то вяло, но жадно.

— Завтра мы никуда не пойдем. Здесь побудем, — сказал стрелок.

— Но человек, за которым вы гонитесь… этот священник…

— Он не священник. И не волнуйся. Никуда он от нас не денется.

— Откуда вы знаете?