Стреляешь в брата — убиваешь себя
Шрифт:
— Я вас тут жду, жду… А вы все не идете… — срываясь на радостный щенячий взвизг прокаркал хриплый простуженный голос.
— П-п-простите… — заторможено пролепетал профессор, разводя руки в стороны, чтобы не нервировать держащего их на мушке человека. — Не понимаю…
— А и понимать нечего! — рявкнул тот в ответ. — На колени оба! Руки за голову! Ну! Быстро!
Качнувшиеся в нетерпении ружейные стволы подействовали весьма убедительно, профессор опустился на колени так быстро, будто ему подрубили ноги. Андрей тоже не заставил себя упрашивать. Каменная крошка давно положенного растрескавшегося от времени асфальта неприятно впилась в коленки, но аспирант боялся лишний раз пошевелиться и стоически терпел боль, лишь бы неосторожным движением не привлечь к себе лишний раз внимание пленителя.
— Ну что, убийцы? Попались? — серб криво ухмыльнулся, от чего дрожащая в тике щека задергалась еще сильнее, придавая лицу нелепое гротескное выражение. — Думали, вам все сойдет с рук? Как бы не так! Не стоило вам трогать Радко и его семью, не стоило… Сейчас я за все с вами рассчитаюсь!
— Подождите! — раненым зайцем вскрикнул Андрей. — Подождите! Мы никого не трогали! Мы сами спасаемся от усташей!
— Здесь какая-то ошибка! — вторил ему профессор.
Серб гулко захохотал.
— Конечно! Само собой! Радко ошибся! Вы очень добрые и хорошие люди и, конечно, оказались здесь совершенно случайно!
— Да-да! Так оно и было! — торопливой скороговоркой вторил ему Андрей, как то до ужаса ясно осознав, что если он сейчас не убедит этого сумасшедшего, то умрет, вот прямо здесь, на этом самом месте, до самых печенок продрало понимание, заставив язык работать с удвоенной энергией.
— Молчать! — взревел серб и, неожиданно проворно шагнув вперед, ударил его ногой в лицо.
Андрей подавился собственным криком, разбитые еще утром губы лопнули, как переспевшие сливы, брызнув наполнявшей их темной кровью.
— Молчать! Не вы, так другие, такие же! Или может быть вы тоже сербы?! А?!
— Подождите! Не бейте его! — делая попытку подняться на ноги и умиротворяюще раскинув в стороны руки с раскрытыми пустыми ладонями, вскрикнул профессор. — Конечно мы не сербы, но и не хорваты! Мы русские туристы! Мы совершенно случайно здесь оказались!
— Молчать! — снова рявкнул, замахиваясь на профессора прикладом серб.
Двустволка взлетела в воздух и на мгновенье замерла в верхней точке замаха, готовая опуститься на седую профессорскую голову. Владимир Михайлович видя неотвратимость удара, весь сжался, вновь опускаясь на землю и пытаясь прикрыться руками. Но удара не последовало, приклад медленно опустился, а серб глухо застонав, будто от тупой ноющей боли, застыл на месте, прикрыв глаза. С минуту он стоял неподвижно, профессор и Андрей боялись пошевелиться, скорчившись в нескольких шагах от него, потом серб опустил ружье, с силой провел по лицу рукой, словно стирая налипшую на него паутину, и посмотрел на них новым изменившимся взглядом. На этот раз в глазах не было того торжествующего безумия, что так напугало их в начале, просто они были полны боли и лишь в самой глубине тлел еле заметный огонек легкой сумасшедшинки.
— Кто вы? — спросил серб, ладонью придерживая все еще бьющуюся в тике щеку.
— Русские! — веско выговорил профессор. — Русские ученые, случайно попавшие в эту заваруху. Теперь мы пытаемся выбраться из города.
— Русы? — недоверчиво уставился на них серб.
— Русы, русы, — подтвердил профессор. — Только вот от этого совершенно не легче…
— Простите, на меня что-то нашло, я принял вас за этих…
Лицо серба вновь перекосила гримаса ненависти, и профессор поспешил вставить успокаивающим тоном:
— Да ничего, мы все понимаем…
— Что вы можете понять? — горько произнес серб, устало опустившись на землю.
Он удивленно оглядел ружье в своих руках и отложил его в сторону.
— До сегодняшнего дня у меня была семья, был свой дом… Теперь ничего этого нет. Вчера я, как обычно, ушел на дежурство в котельную, а когда вернулся, оказалось, что у меня больше нет ни семьи, ни дома…
Из его правого глаза, чертя белую дорожку на закопченной щеке, скатилась крупная слеза, он досадливо смахнул ее рукавом, но за ней прозрачной жемчужиной уже капнула вторая.
— Тогда я пошел к своему соседу, он хорват, но мы всегда жили мирно, были хорошими соседями и никогда не вспоминали, что у нас разные национальности до сегодняшнего дня. Я пришел к нему, и он сразу отпер мне дверь. Он говорил, что ничего не мог сделать, что утром пришли какие-то вооруженные люди, они изнасиловали мою жену прямо во дворе дома, а когда сын пытался заступиться за мать, его просто застрелили. Пристрелили, как бешеную собаку, походя, не думая и не жалея… А потом отрезали голову моей жене… Так у меня не стало семьи… Потом они затащили трупы в дом, и подожгли его… Так у меня не стало дома… Он утешал меня, говорил какие-то слова… А я тогда вспомнил, что он тоже хорват…
Серб судорожно сглотнул и замолчал, глядя куда-то внутрь себя остекленевшими глазами.
— И что же было дальше, — предчувствуя что-то страшное, облизнув пересохшие губы, спросил профессор.
— Дальше? — будто очнувшись от кошмара, быстрой скороговоркой произнес серб. — Дальше все было очень просто. Я взял со стола кухонный нож и ударил его в горло. Он страшно захрипел и схватил меня за грудки. Тогда я ударил его еще раз и еще, я бил и бил, в грудь, в живот в лицо, до тех пор, пока он не отпустил меня и не упал. Потом я бил его ногами, а он уже перестал хрипеть и, наверное, умер. Потом прибежала его жена, она очень громко кричала, и я ударил ее ножом в рот, чтобы она прекратила, но она стала кричать еще громче, пришлось перерезать ей горло, я не мог выносить этот крик. Видите, как они испачкали кровью мою одежду?
Серб с удивлением, словно впервые увидел, осмотрел свою залитую запекшейся кровью куртку. Мотнул головой, будто лошадь, отгоняющая навязчивого слепня, и с видимым усилием продолжил:
— Потом я поднялся на второй этаж, потому что уже был в этом доме и знал, что там находится детская. Их дочери было всего пять лет, она ничего не поняла, но все равно испугалась меня и хотела убежать. Я поймал ее и ударил ножом в сердце. Она умерла сразу, наверное, ей совсем не было больно. Потом в дальней комнате я нашел вот это ружье и взял его с собой. Нужно было уходить из этого дома, мне почему-то стало страшно там оставаться, казалось, что мертвецы сейчас встанут, и будут тянуться ко мне своими холодными руками. Я хотел убежать, но нужно еще было сжечь дом, ведь мой дом сожгли, значит, и я должен был обязательно сжечь их дом. Тогда я пошел на кухню, нашел в буфете свечку, зажег ее и оставил гореть на полу, потом открыл газ на плите, сразу все конфорки. Потом не помню… Кажется я пошел искать тех, кто убили мою жену и сына, а может быть и нет… Не помню… Мысли путаются… Газ взорвался, я слышал взрыв, но к тому времени ушел уже далеко… Потом я искал убийц… Потом… Нет, не помню…
Серб закрыл лицо руками и принялся медленно раскачиваться, изредка глухо постанывая. На замерших рядом русских он больше не обращал никакого внимания.
— Профессор, он совершенно не в себе, надо скорее уходить, пока он отвлекся, — тихо шепнул по-русски Андрей, осторожно приподнимаясь.
Владимир Михайлович ответить ему не успел, потому что серб вдруг отнял руки от лица и судорожно схватился за лежащую на земле двустволку. Лицо его искривила злобная и вместе с тем торжествующая гримаса.