Стреляй, я уже мертв
Шрифт:
— А она не ожидала, что еврей будет евреем?
Задав этот вопрос, Исаак немедленно о нем пожалел. Это было неуместно, и профессор, его благодетель, такого не заслуживал.
Густав Гольданский внимательно посмотрел на собеседника, прежде чем ответить. Блеск в его глазах показывал, что он раздражен, но тон голоса не отражал никаких эмоций.
— Она ожидала, что я не буду отличаться от других или, по крайней мере, эти отличия не сделают нашу жизнь невыносимой. Я русский, ощущаю себя русским, думаю по-русски, плачу по-русски, чувствую как русский, люблю как русский. Я давно уже позабыл язык своей семьи, те слова, которые служили только
— Закон Божий нерушим, — осмелился произнести Исаак.
— Я не уверен, что Бог дал указания о таких мелочах, как организовать каждый час нашей жизни. думаю, он ожидает от нас совсем другого. Гораздо труднее творить добро, быть щедрым с неимущими, ощущать жалость к страдающим, помогать нуждающимся... Так я чту Господа, я не могу сказать, что у меня всегда получается, ведь я всего лишь человек.
— Я не хочу, чтобы мой сын рос, не зная, кто он такой, — повторил Исаак.
— Ваш сын — тот, кто он есть; он тот, кем ощущает себя в своем сердце. Только не поймите меня неправильно, я вовсе не считаю, что для того, чтобы стать русскими, мы должны перестать быть евреями; я говорю лишь о том, что до сих пор нам так и не удалось найти способ совместить то и другое без взаимного ущерба. Что до меня, то я давно уже отказался от этой идеи, но, может быть, вам повезет. В добрый путь!
Они стали добрыми друзьями, и теперь почти каждую неделю Исаак встречался с профессором. Они обожали поговорить, поспорить, порассуждать о жизни.
При любой возможности графиня Екатерина дарила Самуэлю старые игрушки своего внука. А вскоре Самуэль познакомился и с самим Константином, который оказался таким же открытым и щедрым, как его дед.
У Густава Гольданского и графини Екатерины был единственный сын по имени Борис, посвятивший себя государственной дипломатии. В свое время он женился на некоей Гертруде, немецкой дворянке, и подарил родителям двух внуков: старшего, Константина, и маленькую Катю. Они были счастливы, пока беда не перешла им дорогу, когда Борис и Гертруда участвовали в санных гонках. Сани перевернулись; Гертруда скончалась на месте, а Борис — несколько дней спустя, оставив сиротами Катю и Константина, которые с тех пор жили с бабушкой и дедом..
Самуэль обожал профессора Гольданского. Он мечтал стать похожим на него, добиться таких же успехов на жизненном поприще и, главное, найти в себе силы порвать с иудаизмом. Исаак с сожалением отмечал, что достижения профессора представляются его сыну более значимыми, чем заслуги его собственного отца. Его это весьма огорчало, но он ничем не обнаруживал своего недовольства, поскольку в глубине души всё понимал. Можно ли не восхищаться человеком, получившим всё благодаря уму и таланту, и который никогда никого не обижал? Нет, ему не в чем было винить профессора Гольданского. Не винил он и Самуэля, что тот хочет отказаться от веры предков. В конце концов, мальчик в одночасье потерял мать, сестру и брата, которые погибли именно потому, что были евреями; к тому же с самого раннего детства он видел, что другие относятся к евреям, как к самым злокозненным существам и не желают иметь с ними ничего общего. Самуэль хотел быть таким, как все, и это в полной мере удалось доброму Густаву Гольданскому: он перестал быть евреем и сделался самым настоящим русским.
Возможно, благодаря этому восхищению профессором Гольданским и дружбе с Константином Самуэль мечтал изменить свою судьбу. Он знал, что несмотря на желание отца отправить его в университет, для Исаака будет лучше, если сын продолжит семейное
Спустя год после убийства царя Александра II его преемник, Александр III, обнародовал Временный свод законов, направленных в том числе и на то, чтобы еще более усложнить и без того непростое положение евреев в Российской империи. После этого многие евреи начали всерьез подумывать об эмиграции; некоторые уехали в Соединенные Штаты, другие — в Англию; многие отправились в Палестину. Однако ни один из этих вариантов не устраивал Исаака, который слишком дорожил своей меховой торговлей.
— Если бы я был евреем, я бы уехал отсюда, — однажды заявил Андрей, чем поверг в изумление обеих вдов Карловых, а также Исаака и Самуэля.
Вдовы и их жильцы собрались за воскресным обедом. Алина сообщила, что ее знакомые евреи продали всё имущество и отправились в Соединенный Штаты, и тут Андрей, который всегда вел себя осторожно, сделал это заявление, проглотив мясо из приготовленного Раисой рагу.
— Почему? — спросила Алина.
— Потому что здесь их никто не любит. Здесь даже русских за людей не считают, а уж евреев... их здесь не любят еще больше, чем нас, — пояснил Андрей.
— Андрей! Как ты можешь так говорить? Не дай Бог кто услышит... — запротестовала Раиса.
— Ох! Обычно я стараюсь не говорить, что не следует, но меня удивляет, что господин Исаак доволен теми крошками, что получает со стола нашей империи, — сказал он, переведя взгляд с Исаака на Самуэля.
— Матерь Божия! Не смей так говорить! — в испуге воскликнула Раиса.
— Простите меня, госпожа Карлова, — извинился Андрей. — Вы совершенно правы, я не должен был этого говорить.
— Отчего же? — возразила Алина Карлова. — Мне, например, интересно послушать твое мнение.
— Еще чего не хватало! — возмутилась Раиса. — Нет уж, сестричка, есть вещи, о которых нельзя даже заикаться ни при каких обстоятельствах, в том числе и критиковать правительство. Так что я никому не позволю говорить подобное.
— Не волнуйтесь, мнение Андрея нас нисколько не задевает, — примиряюще заверил Исаак.
— Зато оно весьма задело бы нашего царя, если бы тот его услышал. Я не потерплю в этом доме никаких разговоров о политике. А ведь я считала тебя разумным человеком, — добавила Раиса, укоряюще глядя на Андрея.
— Простите, если я вас расстроил, — повинился Андрей. — Больше это не повторится.
Извинившись перед хозяйкой, Андрей попросил разрешения выйти из-за стола и удалиться в свою комнату — учиться.
Вдова Карлова разрешила ему уйти, оставшись явно в дурном расположении духа.
— А тебе, Алина, не следовало бы поддерживать столь опасные темы для разговора, — бросила Раиса, недовольно глядя на старшую сестру.
— А почему, собственно, мы не можем спокойно разговаривать в своем собственном доме? — возразила та. — Здесь охранка нас не услышит.
— У охранки везде есть уши. Хватит с нас и того, что наши жильцы — евреи, — ответила Раиса, делая вид, что не замечает горькую гримасу, исказившую лицо Самуэля.
Пока сестры спорили, Исаак по-прежнему молчал. Он боялся, что разговор заведет так далеко, что навредит и ему, и его сыну. В последние дни он заметил беспокойство Раисы. Временный свод законов, выпущенный правительством Александра III, уменьшил и без того скудные права евреев, так что теперь их могли изгнать из собственных домов под любым предлогом, а также затруднить им доступ к образованию в университетах и даже запретить определенные профессии. Но несмотря на всё это, Исаак чувствовал себя в безопасности под покровительством Густава Гольданского и предпочитал многого не замечать и просто жить.